он замешкался, не зная, как ему лучше поступить: уйти в зал, на улицу, или дать Ваське затрещину. Он понимал, что у сына истерика, что в его возрасте это, в общем-то, нормально, но слова эти тяжело ранили его душу.
– Что случилось? – послышался из зала сонный голос Миши. – Чего вы орете? – Спросил он, протирая глаза. – Спать совсем не даете.
– Ты вообще чего приперся, мелочь пузатая?! Не твоего ума дело! – рявкнул Васька.
– Ну-ка замолчи! – повысила голос мать.
Александр Степанович быстро разулся и взял Мишку на руки, никак не реагируя на слова старшего сына.
– Ну, а что, мам! – сквозь слезы запричитал Васька. – Ему-то что, не его ведь собака была! Лучше бы это он вместо нее под машину попал!
Александра Степановича словно обожгло кипятком. Когда он обернулся, Васьки уже и след простыл. Он укрылся в своей комнате, громко хлопнув дверью. Ксения Игоревна побледнела и опустилась на стул, где секунду назад сидел ее муж. Во всех конфликтах она защищала сына и не придавала его выходкам большого значения, чтобы не ссориться лишний раз. Но теперь и ее надежды на мир были разрушены. Александр Степанович перехватил сына так, чтобы можно было замерить себе пульс на запястье. Он пытался сосредоточиться, но считать не получалось. Васька долгое время проплакал. Мать заглянула к нему через пятнадцать минут, проведать, все ли в порядке, и, увидев его горькие слезы, накапала ему валокордина. Он выпил успокоительное, и молча уткнулся в подушку. Ксения Игоревна поправила одеяло и сидела с ним, пока он не заснул.
4
Глядя, как подрастают дети, Константин Степанович стал чаще задумываться о своем возрасте. Физически он его еще не ощущал, силы не подводили ни разу, но и испытывать их он не стремился. Жизнь учила, что, подорвав свое здоровье, человек героем не становится. Чаще всего он становится обузой для окружающих. Он встречал тех, кто отдавал все силы работе и в итоге сгорал, не достигнув никаких высот. В определенных обстоятельствах, конечно, нужно выжать из себя все соки, но случается это крайне редко, и на веку Тихомирова ничего подобного не предвиделось.
Себя Константин Степанович считал человеком умеренным, и эта умеренность задавала тон всей его жизни: он избегал крайностей, не спешил с выводами, не терпел категоричности некоторых людей. К политике относился холодно. Он знал: плохой политик у власти – катастрофа, а хороший правды никогда не скажет. Генерал не должен отчитываться перед солдатами. Правда, Константин Степанович хранил наивную надежду, что по известной морской традиции капитан покидает корабль последним, и уж если суждено погибнуть, погибать нужно всем. Он надеялся, что когда-нибудь окажется, что и верхи, и низы смогут быть одинаково вовлечены в жизнь общества, в единое для всех государственное строительство. Но наивность подобных взглядов была ему в полной мере ясна. Он внимательно следил за тем, что происходит на местах, где принимались решения, непосредственно влияющие на его дела. А мечту изменить жизнь в целой стране он давно оставил студенческим кружкам.
