иногда просто перековерканным. Наверное, в какой-то из моментов наш самолет занырнул в параллельный мир, а обратно так и не вынырнул, и вот мы приземлились в параллельном Дюссельдорфе, а потом нас увезли в параллельный лагерь в глуши, и в округе ни одного города, а я все спала. Сон или оцепенение, —как это лучше назвать? А потом нас как-то привезли из леса в ратушу, чтоб усечь имена, и так у меня возникло параллельное имя. Но мне было все равно, во мне было равнодушие. Мне сказали, что с таким параллельным именем будет легче в жизни. А мне было параллельно, хоть и совсем без имени. «Кто был никем, тот стал ничем», сказал Ромочка. Это он, наверное, патриотические песни включал, – для переосмысления русской действительности в капиталистической стране.
«Вы живете теперь в капиталистической стране», – сказал нам как-то наш учитель. «Спасибо, Herr Wolny, мы уже поняли», – ответили мы. А я продолжала спать, во сне и наяву.
«Продолжать лежать или все-таки встать, ведь что-то же случилось?» – подумала я. – А!.. Случается в таком количестве, что не стоит и шевелиться ради этого. И, все-таки, продолжать лежать в кровати или встать?.. Или, может быть, было бы полезнее залезть под нее»…
На что же он был похож, этот звук… На стеклянный дождь… На самом деле это было не так красиво, это звучало остро и опасно, потому было б полезнее забраться под кровать… Но самого страха не было, а только оцепенение, ведь я же спала. А Ist никогда не спала, у неё была почти всегда бессонница, и она все интенсивно переживала, и время от времени впадала в истерики, а я – никогда.
«А я так выбрасываю все и мне легче», – говорила она. И так она выбрасывала все: и стеклянный дождь, и бредятину Frau Dinges, и иголки, и свое «испорченое» имя. И пока она истерила время от времени, я делала вид, что не сплю… Я просто очень быстро училась, быстро усваивала правила.
Наверное, прошла целая вечность, пока я думала, вставать или не вставать. Наверное, я бы и дальше лежала так и размышляла, допустим, о том, что слышать я стала тоже по—другому, не так, как раньше… И был стук в дверь, в дверь моей комнаты, и это могла быть только Ist. Я знала, что она мне скажет, и все, что я потом буду делать, делать только для нее. Какое-то странное знание развертывающихся в будущее событий жило во мне. Интересно, если б я осталась в России, была б у меня такая же ночь или все совсем по-другому?..
– Войди, – сказала я, – у меня открыто…
Она стояла босая, закутавшись в свое одеяло. Ей было или холодно, или ее трясло.
– Ты слышала? – зашептала она довольно громко. – Ведь он опять здесь!
Её голос напоминал звук, который производит предмет, принудительно сочетаемый с теркой. Что-то сухое и хрипящее, даже и голос ей отказывал в тот момент.
– Я думала, мне приснилось, – ответила я, не двигаясь. – Иногда сидишь на уроке и слышится звонок, а на самом деле никакого звонка. Проходит мгновение и вдруг – настоящий звонок, словно ты перед этим слышишь то, что должна
