раскрепощала. Время от времени Жанин останавливалась у какого-нибудь дома, рассматривала цветы и вспоминала их русские названия, и время от времени откусывала от своей булки: запах из булочной разбудил аппетит.
В одном из таких «палисадников» был устроен искусственный прудик – маленькая лужица с полиэтиленовым черным дном вместо земли или песка, а вокруг – раскрашенные гномы в огромных красных колпаках и коротких штанишках, с длинными бородами – все они были похожи друг на друга. Только один стоял немного в стороне, у него был «костюм» болотного цвета, современным языком выражаясь, цвета хаки, а на плече у него висело ружьишко, а в шляпе – перо.
Настоящий охотник. Жанин остановилась, как обычно она останавливалась здесь по понедельникам. В первое мгновение ей показалось, что какая-то неявная, но все-таки существующая гармония на пруду нарушена. Правая часть пруда была явно перегружена. Через несколько секунд она уже понимала, что уловил ее глаз, но не успел объяснить мозг. Справа от пруда, не в общем полукруге гномов, а немного поодаль, сидел большой гном величиной с трехмесячного ребенка на розовом поросенке. Вот что перегружало картину. Выдающийся гном, подумала Жанин, глядя на него. Он сидел на поросенке, который был величиной с хорошую собаку. Конечно, ему было трудно найти на пруду «правильное место», это понимала Жанин. Самое подходящее для этого гнома со свиньей было бы сидеть где-нибудь посреди пруда на каком-нибудь плоском камне. Но нет, этот пруд был для них маловат, и для плоского камня. Жанин знала всех гномов в лицо, она уже целый год наблюдала за ними, стоящими у пруда, за их перемещениями и фантастическими исчезновениями.
Это были ее «родственники». Еще одна «родственница» была, маленькая святая, которая улыбалась ей каждое утро. Она стояла в нише дома на втором этаже. По логике вещей вместо ниши должно было быть окно, обычное окно в ряду таких же окон. Но из него сделали нишу, и там стояла она. Она стояла там, защищаемая стеклом и протягивала Жанин руку, в которой была ветвь.
Двери Сэнт-Мариен были открыты в тот час. Какая это была церковь, Жанин не знала, католическая, наверное. Все равно, все равно Жанин была ортодокс. Слово «ортодокс» она узнала уже здесь, там это называлось быть православной.
Однажды Жанин зашла в церковь, внутрь, там было хорошо: прохладно и тихо… И так же быстро она вышла оттуда. На нее начали оборачиваться все эти мирные благочестивые старички и старушки и какие-то другие люди, которые встречались ей каждый день по дороге, которые до этого мирно переговаривались друг с другом… Которые и здесь составляли свое замкнутое общество… У церкви были стены, а у нее первоначально не должно было быть стен, потому одиночество в этой прохладе чувствовалось еще глубже.
Когда она сидела в Кельнском соборе или бродила по нему, стараясь «сфотографировать» глазами все, что видела там, и потом унести с собой впечатления,
