а после освободила узника, стряхнув его в траву. Вальдшнеп расценил этот жест чересчур превратно и ушел от нее обиженный. Тем же вечером он рассказал обо всем матери. Она, потягивая оранжад, лишь посмеялась: «В твоей жизни будет очень много прекрасных девиц, Олежек!». Слабое утешение. Вальдшнеп часто подглядывал за своей зазнобой, а отец, зная о мытарствах сына, акцентировал внимание на его привилегированном положении.
– Она всего лишь дочь садовника. Не более. В то время как ты, – Птицеед ткнул Вальдшнепу пальцем в грудь. – Хозяин.
Четырнадцатилетний Вальдшнеп усвоил урок очень быстро. Именно в ту пору стала раскрываться его подлинная сущность. Неделю спустя он оставил на качелях букет тюльпанов, а еще через неделю подкараулил Соланж у реки, куда она любила наведываться в поисках натуры для своих карандашных набросков.
Вальдшнеп позвал ее прогуляться к фонтану. Девушка была в лабиринте лишь раз, и то тайком от отца и Птицееда. Последний запретил прислуге устраивать экскурсии для родственников.
Под защитой Вальдшнепа, Соланж не боялась нарушить правило. По правде сказать, авантюрная сторона этого тайного моциона привлекала ее больше, чем юноша, напросившийся в проводники и телохранители.
Черты женщины уже проступали на лице девочки-подростка. Оно утратило ребяческую мягкость и заострилось. Рисунок губ сделался четче. А грудь, не до конца сформировавшаяся, тем не менее обрела соблазнительную для Вальдшнепа форму.
Бук, в тени которого он будет прятаться с Франсуазой был посажен только пару месяцев назад, отчего лабиринт сторожить было некому.
Они шли переулками зеленых коридоров. Беседа не клеилась. Отсутствие подходящих тем для разговора усугублялось плохим знанием французского. Вальдшнеп сыпал заученными в школе фразами и получал не вполне вразумительные ответы. Он догадывался, что согласие Соланж – не его заслуга, а стечение обстоятельств. Когда они вышли к фонтану, девушка уселась на скамью (ту самую с кованой спинкой) и принялась рисовать лошадей с рыбьими хвостами. Вальдшнеп следил за тем, как ее карандаш скользил по листку блокнота. Как из линий и штрихов, на первый взгляд никак не связанных между собой, складывалась узнаваемая картинка.
– Tu dessines bien8, – выдавил Вальдшнеп, но Соланж, увлеченная процессом, его проигнорировала. Юноша посчитал, что она слишком легкомысленно к нему относится. Без должного уважения. Он сын человека, давшего ее отцу работу. Напротив, она должна радоваться тому, что Вальдшнеп ею заинтересовался.
В действительности все было куда проще. Его произношение оставляло желать лучшего. Соланж не расслышала ничего, кроме «bien9», слова универсального, которое могло относится к чему угодно. И к золотой осени, погрузившей сад в живописное увядание, и к безмолвным нимфам, смотрящим куда-то в пустоту, и к воробью,
Ты хорошо рисуешь (фр.).
Хорошо (фр.).
