«Эта песня в душе моей сызмальства…». Леонид Терёхин

      Тот вечер, как памяти сколом,

      зажегся, звездою стоит!..

      Мы вымели, вымыли школу,

      раздвинули парты, столы.

      Собрали солдатские каски,

      указки штыков и мотки

      бикфордовых молний…

      И классы

      откликнулись вновь на звонки.

      Подарки панфиловцев-шефов, –

      я «раковой шейкой» хрустел…

      Нас всех, пламенея на шее,

      огонь красных галстуков грел.

      Оттаяла елка капелью,

      приблизился сценки овал…

      Мы пели, пели, мы пели,

      мы в стынь выдыхали слова:

      «Я встретился с ним под Одессой родной,

      когда в бой пошла наша рота.

      Он шел впереди, автомат на груди.

      Моряк Черноморского флота.

      …Тринадцать ранений хирург насчитал,

      две пули засели глубоко;

      в бреду черноморец-моряк напевал:

      «Раскинулось море широко…»

      А после тихонько меня он спросил:

      «Быть может, заедешь в Ахтырку?

      Жене передай мой прощальный привет,

      а сыну отдай бескозырку…»

      Мы пели.

      И каждою жилкой

      желанье – как пламя свечи:

      пилотку иль бескозырку

      от павших отцов получить!

      Мне грудь обжигала и нёбо

      под новый год

      та песня!..

      Нас так было много –

      солдатских детей и сирот!..

      Нас меньше уже остается –

      заморышей страшной войны,

      та песня теперь не поется,

      те годы – удалены.

      Погодки и одногодки

      на икры натруженных ног

      накручивают, как обмотки,

      неровные версты дорог.

      Но память нас вновь оглушает,

      когда, как надежный оплот,

      вернувшись домой, возвращают

      теперь сыновья нам тепло.

      Мы пели, в полях Подмосковья

      Победы услышав шаги, –

      и клич ее в свисте осколков

      стальной сталинградской пурги.

      Отгородили их веревкой

      в фабричном клубе

                                        и потом

      детей солдатских за морковку

      судили выездным судом.

      Ее набегом, с голодухи

      надергали, за что уже

      по здоровенной оплеухе

      досталось им от сторожей.

      Сосед по парте мой, дистрофик,

      дрожал, как тонкий стебелёк.

      Глядели судьи гневно, строго,

      непримиримо – будет срок.

      Но – у одних я видел слезы,

      а у других во взгляде – боль…

      Шли чередом своим допросы,

      изобличал всех факт любой.

      Ломались, как тростинки, судьбы,

      слезинки падали из глаз:

      «Простите, пощадите, судьи,

      нас в первый и в последний раз».

      Стояли, за руки все взявшись…

      Не всех простили. И во тьму

      двух

Скачать книгу