болью, моей кровью. Там, где я спала постоянно гнили половые доски не раз грозившие мне переломом ног. С гулким щелчком лопались стёкла, как бывает при усадке дома. Возможно, так оно и было, несмотря на то, что дому этому уже больше ста лет. При каких-то поломках старуха просто безмолвно вызывала мастеров, запирая меня в соседней комнате. Но однажды мне удалось услышать разговор кого-то из рабочих. Он сказал, не скрывая своё удивление, что никогда такого прежде не встречал. Доски, что служили полом в моей спальне, как будто кто-то поедал, но он так и не сумел найти причину. А ещё сказал, что когда они вскрыли деревянный настил, то обнаружили толстый корень дуба, того самого что растёт во дворе. Мужчина взволнованно сообщил, что корень тот полностью сгнил и именно от него исходит зловоние. Сказал, что его необходимо убрать оттуда, и что он выполнит данную работу, но для этого нужна дополнительная плата. Помню, как старуха ответила ему:
– Вам бы только побольше заработать! Наживаетесь на несчастье других как можете. Идите прочь и не лезьте туда, куда не надо. Воняет ему. Да пусть воняет, там всё равно никто не живёт.
Я заплакала тогда, превозмогая желание закричать, забарабанить дверь. Сказать: А как же я? Я живу там! Я вдыхаю пары той гнили. Но я сдержалась, ведь так велела мама. «Потерпи немного – сказала мне она. Придёт день, и ты покинешь этот дом». С тех пор прошло немало лет.
Я ненавидела этот дом, а он всегда ненавидел меня.
Нет. Старуха не была мертва. Не лежала на кровати в кучи собственного дерьма с раззявленным ртом, но бледность её кожи и частое удушливое дыхание сказали мне, что конец её близок.
– Долго же ты собиралась с мыслями. Я слышала тебя, и, нет, я ещё не сдохла и не сдохну до тех пор, пока ты не выслушаешь меня – прошипела старуха, настолько громко, насколько смогла и улыбнулась, обнажив ряд корявых зубов. Хотя вряд ли это можно было назвать улыбкой, скорее оскал животного, который уже осознал, что смерть его близка.
Погружённая в полумрак из-за занавешенного окна, её комната как будто стала меньше. Исчезли тени и солнечные блики, играющие с рамками бабочек, что висели на стенах, неустанно присматривая за старухой. Полумрак скрыл и грязь на полу, и слой пыли, местами встревоженный грубыми пальцами старухи.
Отвернув от её морщинистого злобного лица взгляд, я увидела тарелку, стоящую на столике у кровати и крошки на ней, единственное, что осталось от приготовленного ею блюда. Две жирные мухи медленно ползали по той тарелке, никуда не торопясь.
– Что, сожрала всё в одну харю? – огрызнулась я, хотя предложи она мне кусочек, я всё равно бы отказалась.
– Не тронь моих бабочек – попросила она, скривив рот в гримасе. – Я готовила это блюдо не для тебя.
– Ничуть не сомневалась в этом. И, смею заметить, я уже тронула твоих бабочек. Ты ведь слышала всё сама.
– Сука.
Я
