строки, он видел несовершенство, где-то даже не соответствие формату, но надеялся, что если слова обретут объем и звучание, то эти шероховатости станут достоинствами. Они станут настоящими и живыми в объятиях голосов тех, кому действительно есть во что верить, на что надеяться и куда стремиться, а самое главное кому хочется быть.
На первом этаже явно завязалась перебранка, и стены ловко перекидывали возмущенный тон и презрительные интонации, чтобы принести их прямо в кабинет Кирилл Ефимыча. Он снисходительно улыбнулся и покачал головой, выравнивая последнюю копию сценарий для себя и выслушивая ладную перепалку:
– Ты на голову уроненный или укушенный? – ударило учителя в спину, когда он, зажав подмышкой кипу сценариев, закрывал дверь кабинета.
– Главное, что я на голову не придурок, как ты, – пролетело мимо него, стоило ему миновать длинный коридор.
– Закройте рот, а то выдует последние мозги! – поймал он, спускаясь по лестнице.
– Да нечему там выдувать, – влетело вместе с ним в актовый зал.
– Может, лучше рот закрыть, чтобы не орать? – осело у него на плечах, когда он сложил сценарии на подоконник.
– Это было бы неплохо, – усадило его на вращающийся стул возле величавого пианино.
Возня так и не прекращалась, она бурлила и поднималась, как волна, и Кирилл Ефимыч с улыбкой ожидал того, когда же она рассеется у порога актового зала. Он навострил острое ухо и прислушался к медленно опадающим голосам. Его глубокий вздох ненадолго опередил их приход.
Глава 2
Вот она гильза от пули навылет,
Карта, которую нечем покрыть.
Мы остаемся одни в этом мире,
Бог устал нас любить,
Бог устал нас любить,
Бог просто устал нас любить,
Бог устал нас любить.
Сплин – Бог устал нас любить
В актовом зале смердило плесенью и скукой.
Клубы пыли совершали путешествие из одного конца огромного пространства в другой, натыкаясь на соединенные меж собой кресла и застревая в железных перекладинах. Тяжелый, кирпичного цвета занавес от впитавшейся в него с годами грязи задубел и стал похож на лист гипсокартона. Никто его трогать не решался, поэтому так и весел он никогда не задвигаемый. Пианино было на половину настроено и нуждалось в полировке. Негодным его было сложно назвать, но благодаря акустической студии, которая соседствовала с костюмерной прямо над головами зрителей, в нем отпала всякая надобность. Теперь оно служило красивым винтажным декором и тумбочкой для ключей, мобильных телефонов, всевозможных бумажек и прочего, что требовало сохранного места во время репетиций.
Один только молодой учитель уважал старинный инструмент и не использовал его в качестве журнального
