style="font-size:15px;"> Впереди мне померещилась могила, но это на лужке лежал кусок асфальта, оставшийся от давнего обустройства. Парень заскочил с асфальта в дверь, а мы пробежали еще один вагон.
Я забрал себе саблю и снял с Толика кепку. Ему повезло, что на голове ожог, похожий на розовый чепец. Сразу другой человек.
Показал ему место между двумя апатичными пассажирами.
– Садись здесь и смотри в окно, – говорю. – Ко мне не поворачивайся.
Я понимал, что меня-то они все равно запомнили, потому сел в другом конце вагона. Отдышался, спрятал саблю под сиденье, накрыл лицо кепкой и сделал вид, что сплю. А сам посматривал в дырочки.
Через несколько минут контролеры ввели в вагон нашего паренька. Провели мимо Толика и мимо меня, и до следующей остановки дежурили над ним в тамбуре. Он все время доказывал им что-то, а они хмурились и молчали. Потом вывели его на перрон и потащили к зданию станции.
Я поднялся и махнул Толику, подзывая. Вернул ему кепку.
– Неудачника взяли, а мы едем дальше. Теперь можно расслабиться, – говорю.
Но расслабиться не пришлось, потому что в вагон зашли цыгане. Первыми – дети, пьющие сгущенку из банок, за ними – мужики с двумя гитарами и аккордеоном, и в конце – ярко разряженные женщины, с ходу пустившиеся вымогать у пассажиров деньги. Одна, молодая, наклонилась ко мне и стала чудно работать бровями, быстро проговаривая текст.
– Я вижу, ты непростой человек. Тебя ждет большое будущее. Дашь денежку, расскажу правду.
Вся ее развитая мимика прыгала и трепетала ради моих денег.
– Я не против услышать о будущем, – говорю, – но у меня ни рубля.
– Враги навели на тебя порчу. Ясно вижу. Оттого у тебя все сложности в жизни, милый. Ты такой большой и сильный, тебе на роду написано быть главным. И я знаю, как тебя спасти. Я умею. Пойдем со мной, пока не поздно.
– Врешь, – говорю, – ничего у меня не написано. И врагов у меня нет.
– Аура зеленая, гнилая, – отвечает. – Всех отталкивает от тебя.
– Хватит, – сказал я и закрыл уши, чтобы не подпасть под гипноз.
Без звука ее брови сделались еще выразительней. Они то ныряли к переносице, как две ладони в воду, то выныривали на лоб, расплескивая над собой веер морщин. Я озаботился сужением вагона и пропаданием памяти о последних секундах. Мыслил я что-то или нет? Делал что-то? Ее лицо на том краю тоннеля сошло с ума – плясало на невидимых нитях и бросалось чистыми эмоциями, рисуя в воздухе рассыпчатые оттиски себя. Я обмяк, руки сами упали на сиденье.
– Разве можно так делать, мерзавка? – сказал Толик и ущипнул цыганку за нос.
Это вынудило ее прервать сеанс.
– Больше не буду, – сказала она. – Отпусти!
Толик невозмутимо держал нос и разглядывал цыганку, как бабочку, приколотую к доске.
Мужик, которого к нам отправили цыгане, не был на них похож. Скорее на норвежца. У него были светлые
