у людей такие смешные голоса?
Я развернулся и пошел прочь из вагона. Толик за мной. Остаток пути мы проехали в тамбуре возле кабины машиниста.
– Что за люди, – говорю. – Разве можно с ними вообще что-то делать.
– Они никогда ничего не понимают, – сказал Толик. – Я привык.
Минск, эта цитадель порядка, это средоточие церемоний, эта купина, неопалимая ни холодом, ни жаром, ни презрением провинции, не просто торопился, а кубарем бежал. Площадь гвоздила и секла, хлестала и струилась деятельностью, напором и жестокостью. Не успели мы остановиться, чтобы понять, куда идти, как преградили путь проходившему полчищу. В меня неуклюже втолкнулась одна маленькая девочка, не сумевшая так ловко нас обойти, как ее родители. В детстве можно выдумывать версии из следствия, а не из причины, но больше ничего хорошего в нем нет. Толик взял девочку на руки и передал матери.
Тут я заметил, что к нам направились трое легавых.
– Смотри, кто идет, – говорю. – Наверное, из-за того, что ты девочку трогал.
– Нет, – говорит. – Жена настучала. Зря сказал ей, что едем в Минск.
– Ты серьезно? Сказал ей?
– Это была ошибка, признаю.
– Что!? Зачем мы вообще ехали? Я, я, я голодный, я злой…
Менты вели себя расслабленно и высокомерно. Как двоечники на переменке. Из кармашков росли рации, в местах преломления мундиры переливались, как голографические открытки.
– Серьга вроде есть, – сказал один.
Второй снял с Толика кепку и оголил морщинистый ожог, маленький и сплюснутый, словно старая ягодица.
– Херня вместо лба, – говорит. – Все сходится. Пойдешь с нами.
Меня будто не замечали.
– Сохрани мои вещи, – сказал Толик и передал мне рюкзак и ножны.
– А я, – говорю.
– Тоже проблем хочешь? – спросил мент.
– Нет, – сказал я и опустил глаза.
Они увели Толика в подземный переход, и оставили меня в одиночестве посреди площади. Проезжая часть была заставлена заглушенными такси, между ними по тесной полосе машины ездили медленно и кучно, как на параде. Я тупо и безрадостно провожал их глазами. Без Толика было некуда идти и нечего делать.
В зеркальном вокзале отражались неприветливые люди, расчетливо экономящие все свои действия. Даже те, кто курил или сидел с газетой, курил или сидел неприветливо и напряженно. По асфальту катался и подпрыгивал клочок волос. Тут столько людей, и каждый роняет хотя бы по одному волоску, когда бежит в метро, и эти волоски встречаются и катятся вместе. Один клочок получается похожим на шар, другой на растрепанный нимб, а третий на ползущего по мрамору морского конька. Всюду рекламные плакаты – меня позабавил мужик, державший под мышками два арбуза, которые, когда я к ним приблизился, оказались головами его детей. Все они счастливо улыбались оттого, что не приходится мучиться беготней.
Когда мне было восемнадцать, я искал лучшей жизни и поехал работать в Минск. Из этого
