свежую мозоль на ладони, разгладил вылившийся волдырь и ничего не ответил.
Некоторые бумажки были просто крохотными. Одну такую я показал Толику.
– Смотри. Куда это годится?
– В этой странице мало интересного, – ответил он.
– Их же большинство.
– Нет, вот хорошая, – сказал Толик и вытащил страницу с портретом. – Михаил Зощенко. Мой самый любимый друг.
Зощенко, ничего не скажешь, был эффектен, но мне надо было думать.
Я ходил вокруг кучи, чесал в затылке и грыз ноготь. Эти действия возбудили мысли о бумажном клее, вроде карандашного или ПВА, или даже обойного. Мысли неплохие, но меня смущало, как нерационально с таким клеем тратится площадь бумаги для склеивания.
Я сунул руки в карманы и придумал.
– Нужен скотч, – говорю. – Он сохранит полезную площадь бумаги и сам послужит чем-то вроде каркаса.
– У меня скотча нет, – сообщил Толик, по пояс утонувший в бумажной куче.
– Я знаю, что у тебя нет. У меня тоже. Надо купить.
– Денег тоже.
– Я сам все организую, – сказал я, – а ты посторожишь.
– Роскошная задумка, – сказал Толик и закопался в бумагу еще глубже. – Уже сторожу.
Я выбрался из карьера и пошел домой. Надо было зайти за деньгами. Но по дороге я стал сомневаться.
Казалось, деньги есть. Они спокойно ждут меня дома, лежат в почтовом конверте среди бумаг в тумбочке, просто приди и возьми, сколько надо.
Но повод какой-то слишком дурацкий. А деньги общие. Когда-нибудь Ольга обнаружит пропажу и устроит скандал. Или перепрячет конверт, и тогда я вообще останусь без денег. Не надо лезть в них по любой прихоти.
Но нам ведь нужен скотч. И Ольга как раз на работе.
Я сунул руки в карманы, и мне на память пришел Кулакевич. Меня осенило.
Я развернулся и легкой походкой отправился назад к Толику, неся ему свой гениальный план.
Ломануть ларек, шептал я. Ломануть ларек.
Как же это прекрасно.
Еще издали я увидел в карьере посторонних людей. Они окружали Толика и копошились в нашей бумаге.
При этом окружали и копошились как-то нехорошо.
Я счел за лучшее подкрасться с тыла и спрятаться в кустах.
Шел поразительный диалог. Пришельцы оскорбляли стоявшего на бумаге Толика. Он пытался выйти из круга, его не пускали и заталкивали обратно. Настойчиво требовали внятного ответа, зачем ему бумага. Он отвечал невпопад и пробовал выйти в другом месте, но его снова ловили и заталкивали на кучу. Опять спрашивали.
Что он мог ответить? Между ним и этими людьми была бездна непонимания. Это был разговор пятиэтажек, построенных в котловане, с девятиэтажкой, построенной на холме.
Но вели себя так, что делалось страшно.
– Будем бить, – говорил один. – Обещали же, что поквитаемся.
