ты ее без присмотра оставил. Сидел бы там.
– Зачем?
– Уверен, что ее никто не тронет?
Он изменился в лице и оглянулся на дворы.
– Я даже не подумал об этом. Надо скорей возвращаться.
Спрыгнул с камня, спешно собрал лежавшие под ногами листы, переложил мне в руки и побежал вверх по склону. Я с прижатой к груди стопкой не торопясь пошел за ним.
Он ждал меня возле подъезда, переминаясь от нетерпения.
– Ну что же ты! Не тормози!
Я оставил стопку листов у входа, Толик взбежал по лестнице и с разбега всадил ногу в дверь своей квартиры. Вставленные в косяк щепки посыпались на пол, а дверь не открылась – с той стороны ее блокировала бумага.
– Не сметь! – крикнул Толик и протиснулся в щель. Я надавил на дверь и протиснулся за ним.
Бумага покрывала всю прихожую от стены до стены, подпирала трельяж и стекала в зал, где возле пустого книжного шкафа скапливалась в горку. В море бумаги дрейфовали обложки и корешки.
Мария стояла в дверях спальни и рыдала, вся как заплаканный глаз. Сергей и Володя стояли по щиколотку в бумаге и пытались сгрести ее в одну большую груду, которая при нашем появлении расползлась во все стороны.
Как арбузы, выросшие в кубическом ящике, сыновья Толика повзрослели в пьянстве, потому имели плохую нервную систему и часто бывали подвержены ураганам истерик. Но сейчас ветры не дули – наверное, для этого им нужен был свежий воздух. Сергей и Володя вели себя воспитанно и скромно.
А, это они просто трезвые были.
– Папа, – сказал Сергей, – смотри, что с нашими книжками!
– Я уже видел, – ответил Толик. – Никуда не годится.
– Мама плачет, – добавил Володя.
– Сядь, – сказал Марии Толик, и она тут же опустилась на бумагу. – Мы с Андреем вынесем мусор.
Он расчистил дверь в кладовую, достал комплект пятидесятилитровых джутовых мешков. Раздал их нам.
– Обложки не нужны, только бумага.
Мы собрали бумагу в мешки, Толик разорвал на полосы старую льняную тряпку и завязал их.
– Сторожите, пока будем носить.
– Давай лучше мы, – сказал Володя. – Ты старый.
– Дело чести, – сказал Толик и положил мешок на плечо.
Плечо прогнулось, Толик закачался, мы придержали его.
– Литература – тяжелая вещь, – сказал он.
Я тоже забросил мешок на плечо. Постоял.
– Толик, – говорю, – давай вдвоем нести.
– Ни за что.
– Тогда иди, тяжело стоять.
– Иду, – сказал он и переставил ногу на десять сантиметров. Когда баланс был найден, за ней повторила вторая нога.
Так мы медленно и тяжело спустились на улицу.
Народ скопился у подъезда и ждал. Оставленную нами у входа бумагу читали двое детей.
– Надо передохнуть, – говорю. – Больше не могу.
– Ты передыхай,
