из административного корпуса, настеганная, наскипидаренная, и тут же вызвала к себе Вилена. Потом уже потребовали меня. К этому времени они уже все придумали, а мне оставалось лишь пойти и сделать. Ну я и пошел, поскольку именно это и предполагалось самой моей должностью. Меня даже не занимало, кто и почему напахал. Требовалось одно – уяснить, как это возможно исправить, и провести сию операцию по возможности быстрее. Металлурги все поняли, отыскали у себя виноватых, а мне предложили с ними договориться. Именно эту, с жидкими, крашеными волосами, зябко стягивающую у горла серый вязаный платок, назначили крайней. Ну она и решила отыграться. Товарки на соседских столах уткнулись носами в чертежи и спецификации, а эта расходилась все пуще.
– У меня диплом еще первого послевоенного выпуска, – визжала она все надсадней.
– У всех диплом, – мягко сказал я, чтобы только немножко снизить тон и высоту звука.
И она в самом деле оборвалась.
– У всех ли? – спросила тетка, вперившись в меня плоскими своими зрачками.
Я, право слово, имел в виду не сами корочки, а какие-то, скажем, знания и навыки, которые они подразумевают. Я как-то попытался это объяснить, но только окончательно провалился.
– Да будь моя воля, – отчеканила она, – я бы таких к заводу и не подпускала. Идите асфальт разгружать на дороге. Там ваше место, а не в лаборатории. Это все Вилен своих подбирает.
У меня страшно заломило затылок и шею. Я положил пластиковую папочку с копиями извещений и медленно поднялся со стула. Тетка развернулась к рабочему месту и заелозила руками по столешнице, без видимой причины вороша исписанные листы. Какая-то девушка вдруг оказалась передо мной и, взяв за локоть, потянула к выходу.
– Идите, идите. Скажите своим, что к трем часам все будет сделано.
Не знаю почему, но я ее послушался. Она говорила так спокойно и так убежденно, что я ни секунды не усомнился в ее словах. Я сразу понял, что, как она сказала, так и будет сделано. Тогда я еще не знал ее имени и не ведал, что мне придется слушать ее достаточно долго. В этот день я подчинился ей первый раз. Медленно вышел из комнаты и аккуратно притворил за собой дверь…
– Нет, не обиделся… – повторил я упрямо. – Но – оскорбился.
Граф вольно раскинулся на диване, заложив руки за голову, и снисходительно наблюдал, как я гоняю по сковородке остаток омлета. («По черному дну сковородки // Последний кусок колбасы…» – уточнил в одной из своих песен Пончо.)
– То есть тебя оскорбило, что ты был признан своим Вилену. Умному, образованному, работящему мужику, каким ты мне его описывал.
– Э-э-эй! Сидеть, не шевелиться! – возмутился я. – Ты уже третьего туза себе из-под низу сдаешь. Тасуй колоду взад… Да, она сказала «своим». Но в каком же смысле!
– А почему ты из всех смыслов выбрал именно этот?
Хорошая была плюха.
