попугая с вороном.
– Вот так, – пожаловалась Надежда, – ни слова, ни знака. Уже ровно сорок восемь часов.
Она поднесла к глазам часики, обхватившие запястье узеньким ремешком расслоившейся от времени кожи и поправилась:
– Сорок девять… А вы-то что запиваете?..
– Борю отхаживали, – подал голос Пончо.
Он уже расчехлил гитару, устроился на диване, в углу, рядом с тумбочкой, на которой россыпью кинуты были Надькины карандашные наброски, и, улыбаясь кому-то внутри себя, перебирал струны. Диковинные аккорды он выдумывал, растягивая пальцы на полгрифа, и что-то невнятное бормотал тихо, склоняясь ухом к розетке.
– А что такое теперь? – сварливо поинтересовалась хозяйка.
– Да вот бедует. Диплома у него нет, оттого и проблем куча.
– Если дело только в этом, я ему свой отдам, – вдруг выпалил Юра, не поворачиваясь.
Обидно, конечно, когда о тебе, присутствующем, говорят в третьем лице, но я до сей минуты и не знал, наверное, – сознает ли Юра мое существование в этом мире вовсе.
– Бери-бери, – недобро посоветовала и Надежда. – Проблем не убавится, зато одной заботой больше. Все будешь переживать – куда бы так подальше засунуть, чтобы и не вспоминать вовсе.
– Чем же тебе твой помешал? – спросил Сергей, уставившись мимо подружки в спину нахохлившегося мужа.
– Тем, что есть.
– В ногах путается?
– В мыслях. – Юра все еще сидел, повернувшись к нам спиной, но реплики уже подавал быстро и связно. – Я-то как раньше думал: получаю корочки, и все – свобода! А они говорят – нет. И я вдруг… Понимаешь, позавчера я случайно, неожиданно, увидел, что они – правы. Я волен, но – не свободен. Могу отправиться в любую сторону света. В какую угодно, кроме той, что мне на самом деле нужна. И я понимаю, что настоящая свобода была именно когда нас школили на экзаменах. Потому что, только когда все запрещено, только тогда и можно… Только в клетке ты видишь тропинку, по которой возможно из этого дерьма вырваться.
Юра всплеснул руками и как-то даже выпрямился, так его распирала проклюнувшаяся вдруг идея. И мне даже на секунду показалось: что мерещилось горбом, оказалось сложенными крыльями. Мощными движителями, которые мигом бы домчали его, если бы он только ведал – куда.
– Ты понимаешь, что получается?! Человек свободен, только когда на него давят.
– Мне кажется, что такое я уже где-то слышал, – осторожно заметил я.
Сергей поймал меня за руку и чуть подвернул запястье. Я пожал плечами в ответ – понял, молчу. Зато оживилась Надежда:
– А бычок-то наш прав. Это в тебе, Юраша, марксистская мудрость отрыгивается…
Я спросил как-то Надежду, почему она меня так прозвала, и та с удовольствием разъяснила:
– Лобастый ты, Боря. И бодаешься со всем миром. Ну прямо как у нас бычки-двухлетки…
Больше
