его – не получилось. Развернул чистой стороной к губам и тоже отхлебнул свою порцию.
– Свобода – когда есть возможность выбора. Так?
– Из чего выбирать, найдется всегда, – осторожно заметил Граф.
– Разумеется. Например – между жить и умереть. Но я сейчас о другом… Пока мы живем, мы ищем. Свое, единственное, необходимое. Но – чтобы решиться оставить это и выкинуть то, надо прежде всего знать. Пока учился, все казалось простым и ясным. Мне ставили битую гипсовую маску и говорили – давай. У меня был выбор – рисовать эту рожу или же отказаться. В обоих случаях я отлично представлял, что за этим последует. А теперь я уже ничего не понимаю. Стою, как в степи или в лесу, без компаса и без солнца. И понимаешь, Сережа, это не мы уже выбираем. Это они выбирают нас.
– Тебе нужно, чтобы они тебя выбрали?
– Ты можешь предложить другое? Тоже ведь бегаешь к ним со своими бумажками. Что же получается: мы предлагаем наши картины, рассказы, песни… – Юра покосился на меня. – Может, еще что-нибудь такое, а они отвечают – не трэба. Я приношу свои работы, говорю – вот на этой стенке они будут хорошо смотреться, а они кривятся – плохо. Я спрашиваю – как же плохо? Я же дипломированный художник, вы сами меня учили столько лет. А они кивают – учили, но только не этому. А ты вот твердишь – есть выбор!..
– Это не я говорю, – сухо обронил Граф. – Мне тоже что-то такое втолковывают… А ты сейчас, выходит, раскидываешь мозгами, как Илья Муромец на перепутье…
– Да какой я Муромец! – невесело усмехнулся Юра. – Это они там собрались богатыри, а я для них чудище нечесаное, вроде Соловья-разбойника. Свищу-свищу, да все невпопад. Не так громко, чтобы пугались; не так складно, чтобы прислушались…
Он покачал свой стакан, и Граф тут же поспешил наполнить его до первого ободка. Юра глотнул и вдруг оживился:
– Помнишь, Сережа, Муромец-то – тридцать лет и три года сиднем на печи провел. Может, и нам надо такой же искус держать. Зато потом пробудится сила немереная. Если, конечно, к тому моменту не сопьемся вовсе… И с камнем тоже не все так просто получается. Спорить не буду, есть там из чего выбирать: туда повернешь – кобыла падет, туда направишься – и вовсе башки лишишься. Но ведь есть еще и сторона, где вообще ни хрена не понятно. Вот, кажется, нас всех туда и тащит.
– Выехал витязь во чисто поле радостный, а там ни тропиночки, – тихо протянула Надежда.
– Если Соловей, – вдруг подал голос Пончо, – должен быть дуб.
– Ай! – отчаянно отмахнулся Юра. – Я же сказал – что степь, что чащоба – все едино. Что видать во все стороны, что ни в какую – одинаково паршиво, если не понимаешь, куда же двинуться.
Я вспомнил беседу со Смелянским на дне рождения Якова Семеновича и тоже решил вклиниться в разговор:
– Но если все равно, в какую сторону топать, почему бы не попробовать эту?
– Какую? – ошарашенно уставился на меня Юра.
– Любую. Не выбирая. Просто прикинуть, куда
