уже почти дома, Пончо же еще предстояло топать несколько кварталов мимо Сытного рынка, мимо ЛИТМО, куда-то на Зверинскую. Прощаясь, Граф намекнул, что неплохо бы проводить его до двери, но я уже видел, что клиент вполне дееспособен. Да и у меня самого хмель быстро вытеснялся холодом, и кости мои дрожали совсем не по-весеннему. Пусто было в ночном городе, пусто, сыро и стрёмно. Не бандитов я опасался, в своем районе и сам мог напугать кого и когда угодно. Но странное, зыбкое ощущение вдруг поселилось во мне – чувство одиночества, полного, почти космического. Дома стояли двумя шеренгами, оставляя нам узкий проход в никуда. И двери были затворены наглухо, и окна зашторены. Ни единого лучика, только редкая машина прошелестит по асфальту, мазнет фарами по мостовой. Да, неожиданно тихо сделалось вдруг этой ночью. И самим нам как-то говорить не хотелось, словно вдруг оказались в душном, заросшем лесу. А может быть, это и были они – асфальтовые джунгли. В первый раз я почувствовал их столь явно.
Перед тем как разбежаться, остановились перекурить в Матвеевском садике. Аккуратно пристроили гитару на сырую, замызганную скамейку и оперли свои зады на последнюю рейку спинки.
Ветер, визгливо всхлипывая, слонялся по дорожкам, шевелил кусты, лез обниматься, напрашиваясь в друзья хотя бы на час. Я заслонялся от него поднятым воротником. Голые, корявые сучья чернели против слегка подсвеченного неба. На них наползали плоские, точно из картона вырезанные облака. Чья-то небрежная рука прилепила их там и сям – не по расчету, не по вдохновению, и даже не так, а просто на слепую удачу. Неуютно становилось жить в этом городе. Будто бы он, то ли рассердившись, то ли расстроившись, отказался от нас и выпихивал напрочь, вытеснял на сторону. Я потягивал свою сигарету, зажимая в горсти; такой же огонек пульсировал рядом.
– Боря, – спросил Пончо, – который раз Юре отказали на выставке?
– Четвертый, – ответил я, нехотя и не сразу.
Не помнил точно, да и какая, казалось, в том была разница? Третий, пятый… девятый. И так все понимали, что его уже никуда не возьмут. И никогда, что, впрочем, одно и то же. Стена какая-то глухая спешно возводилась чуть впереди, ползла вверх, растягивалась по обе стороны. Не было нам места в этом городе, не оставалось…
– Надя в издательство ходила вчера и тоже напрасно. Сергею конверт из журнала прислали. Я думаю, что вернули рассказ. А тебя уволят?..
Я проверил на ощупь сигареты в пачке. Оставалось три: одна перед сном, другая утром, третью вытряхнул на ладонь и прикурил от еще не успевшего погаснуть окурка. Так «привариваться» было куда интересней, чем обжигаться спичкой. Мне нравилось наблюдать, как постепенно начинает плавиться бумага, светлея от нестерпимого жара, и ощущать, как пощипывает язык первая затяжка…
– Скорей всего – да, – ответил я, выдохнув едкий клубок. – Три дня прогула, это, брат… почти что как три стакана. И то и другое, согласно КЗОТу, без суда и следствия.
– Куда же ты теперь?
– Будем поглядеть. – Я вспомнил недавний разговор и усмехнулся. – Пойду асфальт разбрасывать, пока здоровья
