своеобразная интервенция змей, с которыми борется героиня во сне и наяву. Вместо богов, которые в мифе наслали на жреца гадов, в повести действует колдун. Переработанная римской литературой оптимальная ситуация завоевания оригинально переосмыслена Л. С. Петрушевской. Автор переключает внимание читателя из мифологической плоскости чужой культуры в плоскость самобытную, истинно русскую с вполне ожидаемым отрицательным героем-колдуном и мотивом апокалипсиса. Апокалиптические приметы – темнота, лучик света, дым, пламя – связываются с библейским мотивом потопа. Инстинктивно тянущиеся к добру герои повести остаются живы.
Имя собственное «Топор» имеет несколько значений. Лишая этот инструмент силы оберега, исключая его из разряда «отгонных» средств против нечистой силы, автор создает симптоматичный образ-предмет, способствующий проявлению насилия, в чем топор оказывается созвучным орудию убийства Раскольникова: «Боже! – воскликнул он, – да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться весь, залитый кровью… с топором… Господи, неужели? Он дрожал как лист, говоря это» [Достоевский, с. 692].
В современной повести воплотились мировоззренческие принципы Ф. М. Достоевского, близкая писателю идея братства, жертвенности, которую Л. С. Петрушевская пунктирно формулирует в предисловии к книге «Маленькая девочка из „Метрополя“: „Сюжеты-то повторяются. Потому что насилие судьбы над человеком повторяется“ [Петрушевская, 2006, с. 13]. В данном случае под насилием подразумевается максимальная концентрация жизненных обстоятельств, связанных с надвременной природой конфликта человека и Рока.
Обретший в современной литературе архетипичность образ топора как орудие расправы над человеком встречается в „сказочке“ (авторское определение жанра) постмодерниста В. О Пелевина „Колдун Игнат и люди“. Герой сталкивается с идеологическим насилием, не объяснимым с помощью привычных категорий: „Игнат поднял голову. Вошли какие-то мужики в овчинах, пряча за спины ржавые большие топоры… – Вот, – стесняясь и переминаясь с ноги на ногу, отвечали мужики, – убить тебя думаем. Всем миром решили. Мир завсегда колдунов убивает“ [Пелевин, с. 9]. Возможно, по этой причине одного из персонажей – протоиерея – писатель называет по-латыни „Арсеникум“ („мышьяк“), выстраивая дополнительную ассоциативную цепь, проясняющую семантику ироничного сказочного пространства текста. Колдун В. О. Пелевина и колдун Л. С. Петрушевской – антиподы, наталкивающие на философские раздумья о природе жизнестроительства: „Мир, мир… – с грустью подумал Игнат, растворяясь в воздухе, – мир сам давно убит своими собственными колдунами [Пелевин, с. 9]; „Они обернулись и увидели маму, стоящую внизу в грязи по колено, оплетенную какими-то черными лентами“ [Петрушевская, 2005, с.80]. Абсурдные религиозные опусы персонажей В.
