style="font-size:15px;"> Пантелеймон позвал раба и велел проводить гостя.
На следующий день усопший Евсторгий был помещён в семейный склеп, где когда-то погребли его жену Еввулу.
За поминальною трапезою Пантелеймон был молчалив, ни с кем не поддерживал разговоров; родственники и приглашённые сочли его погружённого в свою скорбь.
К сумеркам, когда все разошлись, молодой лекарь зажёг факел и созвал всех рабов.
– Слушайте меня! – сказал он. – Отныне, с сегодняшнего дня вы свободны. Я уезжаю в Рим и буду странствовать по всей Византии, вам же оставляю эти земли в собственность, чтобы вы возделывали их. Иные, взяв что им по необходимости, могут перебраться в другие земли.
Его красивое лицо с сияющими голубыми глазами пылало также, как факел, и юные девушки-рабыни смутились от волнения. Одна из них Клеменция шепнула своей подруге:
– Смотри же, Агафия, наш хозяин такой же, как и Иисус.
– А может он и есть Иисус, возвратившийся с земель Иордании, – произнесла Агафия, почти уверенная в своих словах.
Рабы сначала стояли молча, будто застывшие изваяния, затем начали перешёптываться.
– Хозяин, живя у тебя, мы ни в чём не испытывали нужды, – сказал кто-то.
Никто не возражал, ибо все были согласны с мнением одного.
– Но у вас не было главного – Свободы, и я дарю её вам, – сказал Пантелеймон.
– Как же так? И земли, и мы – всё это принадлежит Вам. Отец Ваш не одобрил бы такой шаг.
Пантелеймон не ответил. К его ногам бросилась старая Фессалина:
– Позволь остаться с тобой, ведь ты мне почти как сын, я и матушку твою Еввулу в своё время вынянчила. Возьми меня с собой, я буду тебя кормить и помогать.
– Но почему ты не жаждешь свободы? – удивился юноша.
– Душа моя просится к тебе, как к подвижнику Иисуса, и если б даже дал ты мне свободу, я бы умерла от тоски, – пожилая женщина взглянула на улыбнувшегося юношу, он поднял её с земли, утёр слёзы:
– Хорошо, матушка, будь по-твоему, следуй за мной.
К утру повозка, нагруженная необходимыми вещами, была готова. Пантелеймон простился со всеми, вышедшими проводить его.
– Мир тебе, – сказал атлетически сложенный эллин Дионисий с серьгой в ухе, – коли, будешь в Никомидии, приходи и хозяйствуй.
Повозка тронулась, чтобы завернуть за угол и в последний раз проехать по узким городским улочкам. Фессалина сидела на вещах; она рыдала, ибо навсегда прощалась с местом, где провела всю свою жизнь.
Когда Солнце уже поднялось, выехали за городские ворота на пустошь, которая простиралась на обширное расстояние. Кое-где встречались совсем голые камни, где зелёная трава отступала; казалось, они совсем не чувствовали испепеляющего зноя, потому что трава вокруг них пожухла и пожелтела.
– Эй, постойте, добрые люди, остановитесь!
Услышав возглас, возница натянул поводья, усталые
