что если они не покинут храм и не поклонятся языческим идолам, то их ждёт мучительная смерть. Они отказались. На следующий день по приказанию прибыли воины и ещё раз изъявили волю императора, но и тогда благочестивые ученики не отреклись от имени божьего. Тогда они по приказу военачальников заложили сено вокруг храма и подожгли его. Ни один из страдальцев великих не вышел к ним, все они отправились к Богу, но не отреклись от Христа.
Повозка медленно тряслась по ухабам, все молчали; Фессалина вытирала проступившие на старческих глазах слёзы. Тишину прервал сам Ионий.
– Я, ведь, обладаю даром провидения и могу сказать то, что недоступно простым смертным. Хочешь скажу о тебе?
Пантелеймон, выйдя из забытья, ответил:
– Скажи.
– И ты пострадаешь за веру христову, потому что с каждым разом будет она укрепляться в тебе. Но пострадаешь не безвестно, ибо многие достойные мужья и жёны узнают о тебе. Поведай мне, юноша, кто же тебя обратил в веру?
– В детстве – мать моя, а затем один священник по имени Ермолай.
Странник задумался, откусил сыр и начал тщательно жевать его:
– Нет, не знаю такого, – сказал он. – А тебя-то как звать?
– Пантелеймон.
– Всеблагой, значит.
Ионий вздохнул, посмотрел на выжженную долину, где-то там совсем неподалёку паслось стадо овец, а ещё чуть дальше располагались глинобитные домишки крестьян. Обратился к вознице:
– Останови здесь.
Выйдя из повозки, посмотрел в ясные голубые глаза юноши. Произнёс:
– Мир тебе, – и опираясь на свой посох, отправился по узкой вытоптанной тропинке к пастбищу.
– Мир тебе! – прокричал, удаляясь, Пантелеймон.
…К вечеру Фессалина попросила остановиться на ночлег в одной деревушке, попавшейся на пути.
– Кости мои уже слабы стали, просят отдыха, – сказала она, – но от этого только всем утешение будет, да и лошади устали, на постой просятся.
Действительно, их бег не был уже таким плавным, как в самом начале, всё чаще и чаще они спотыкались, и было решено остановиться у добродушных гостеприимных хозяев.
Хозяйка хижины Арсения – женщина средних лет с радушием приняла своих ночных гостей. Возницу расположили в сарае, Фессалина сама улеглась в чулане, а молодой человек – в пристрое. Хозяин византиец Сезарь приглашал к ужину, но юный странник отказался.
Пантелеймон проснулся ночью от пронзительного крика младенца, вышел из пристроя и осторожно постучался в дом:
– Пустите меня к ребёнку, – сказал он.
Младенец ворочался в люльке, колотил маленькими ножками, как беснующийся. Юноша приложил свою руку на лобик младенца под взгляды удивлённой матери – через несколько мгновений крик прекратился. Пантелеймон подошёл к хозяйке и прошептал:
– Никому об этом не говори.
К утру он отправился к небольшому озерцу,
