рассудок жителей Оялавы, но к счастью бог Тане, милосердный бог Тане, покровитель птиц и зверей, бог изобилия и мира, не отвернулся от своих безрассудных детей. В тот самый час, когда, казалось, исчезла последняя надежда спастись, он снизошел на проклятый остров, покинув ради людей священную родину. В виде морского фрегата, парящего высоко в небе, этой гордой, царственной птицы с ярким пурпурным зобом и свободным размахом изогнутых крыльев, не искавшей на склонах земли ни отдыха, ни пропитания, ни уютных гнезд в кронах вечнозеленых деревьев, предстал перед людьми бог. И люди признали его, и возродилась в их душах надежда.
Во снах и мистических трансах, во время созерцания огня и бесед с духами открылась тохунгам великая истина. Слезы стояли в глазах умудренных тайным знаньем жрецов, когда они вещали свои откровенья людям, и люди, слушая их, преклоняли колени. И бросали оружие свое и отрекались от бога Ту, плакали они и раскаивались. Они, вчерашние воины, с головой погрязшие в насилии и подлостях, увидев, что не отвернулся от них Милосердный, не устрашился, не возненавидел деяний их рук, что он снова готов принять людские молитвы, даровав им прощение, становились радостными и счастливыми, словно дети, и на устах их оживала улыбка. Даже в самых выжженных враждой сердцах, в сердцах вождей и их приближенных, весть о возвращении бога пробуждала угрызения совести, ибо и они устали от кровопролитий, и их души жаждали прощения Тане, чтобы отказаться от страшных своих преступлений, начав мирную жизнь.
Так поселился на островах Оялавы бог мира, Человек-птица, с любовью и лаской взирающий на людей со своего земного дома в Оронго. К нему приходили за утешением и поддержкой, его просили вразумить жестокосердных вождей, если те снова отдавались во власть бога Ту, забыв заповедь кротости, и Тане неизменно вставал на сторону благоразумных, помогая вернуть согласие. Не покидал он более Оялавы, ясно предвидя то время, когда каждый станет друг другу сестрой или братом, когда наступит на островах благоденствие и, рассмеявшись, дарует детям своим изобилии, равное изобилию райской Гавайки, и будет оно длиться вечно.
Так пел Человек-птица.
Гримасы боли и ненависти плясали на божественном лике его, когда вел речь он о братоубийственных войнах и, напротив, улыбка счастья озаряла лицо, когда предвосхищал блаженное будущее, без вражды и лишений.
Так пел бог, и когда он закончил, в Оронго вновь пришла тишина. Люди застыли в оцепенении, склонив нечестивые головы, пристыженные словами тохунга, ослепленные той светлой мечтой, лелеемой богом, в осквернении которой были повинны все они в равной степени. Кого изберет Тане своим земным воплощением, если не найдется достойного священного дара? Кого наградит он сладчайший из поцелуев, если губы всех окажутся замараны ложью?
Но недолгим был страх, ибо поднялся Человек-птица, выпрямился во весь рост, бросая длинную
