но хотел ощущать ее в толпе.
В рассказе По на город опускаются сумерки. Он наблюдает город при свете газовых фонарей. Видение улицы как интерьера, в котором обитает фантасмагория фланера, неотделимо от газового освещения. Первые газовые фонари появились в пассажах. Ко времени детства Бодлера относятся первые попытки установить фонари под открытым небом, светильники появились на Вандомской площади. При Наполеоне III газовые фонари стремительно множатся на парижских улицах[138].
В результате безопасность в городе возросла; толпа на улице и в ночное время стала привычной, звездное небо исчезло из образов ночного города из-за фонарей в гораздо большей мере, чем из-за высоких домов. «Я запахиваю полог за заходящим солнцем: теперь оно отправилось в постель, как и подобает; у меня же остается только один свет – свет газового рожка[139]»[140].
Луна и звезды отныне не заслуживают упоминания.
Во времена расцвета Второй империи магазины на центральных улицах Парижа закрывались не ранее десяти вечера. Это был период активной ночной жизни. «Человеку позволительно отдохнуть, – писал тогда Дельво в посвященной второму часу пополуночи главе своей книги „Heures parisiennes“ [„Парижские часы“], – для этого у него есть возможность остановки и передышки, но спать он не имеет права»[141].
На Женевском озере Диккенс меланхолично вспоминает Геную, где у него было две мили освещенных улиц, по которым он мог блуждать ночью. Позднее, когда пассажи стали вымирать, а фланерство вышло из моды и газовый свет уже не казался столь благородным, последнему фланеру, печально двигавшемуся по пустому пассажу Кольбер, казалось, что дрожащий огонь газового рожка означал всего лишь то, что само пламя опасается, как бы в конце месяца не кончились деньги на его оплату[142].
В то время Стивенсон сочинил свой плач по исчезающим газовым фонарям. Стихотворение повторяет ритм движения уличного фонарщика, зажигающего фонарь за фонарем. Сначала этот ритм контрастирует с равномерной рассеянностью сумерек, затем – с тем жестоким шоком, который испытывают города, одним махом оказывающиеся в сиянии электрического освещения. «Этот свет должен падать лишь на убийц и государственных преступников либо освещать коридоры в сумасшедшем доме – ужас, ужас, вот что он внушает»[143].
Есть основания полагать, что газовое освещение довольно поздно стало восприниматься столь идиллическим образом, подобно тому, как это отражено в эпитафии Стивенсона. Прежде всего, об этом свидетельствует разбираемый текст По. Едва ли можно описать воздействие этого света в более мрачных тонах: «<…> лучи газовых фонарей, вначале с трудом боровшиеся со светом угасающего дня, теперь сделались ярче и озаряли все предметы своим неверным сиянием. Все вокруг было мрачно, но сверкало подобно черному дереву, с которым сравнивают слог Тертуллиана»[144][145].
«В
[Marcel Poète et al.] La transformation de Paris sous le Second Empire. Exposition de la Biblothèque et les travaux historique de la ville de Paris. Organisée avec le concours des collections de P. Blondel [et al.]. Paris, 1910. P. 65.
Тот же образ в «Вечерних сумерках»: небо медленно запахивается, подобно гигантскому алькову, см. I. Р. 108.
Julien Lemer. Paris au gaz. Paris, 1861. P. 10.
Alfred Delvau. Les heures parisiennes. Paris, 1866. P. 206.
См. Louis Veuillot. Les odeurs de Paris. Paris, 1914. P. 182.
Robert Louis Stevenson. Virginibus Puerisque and other papers. London. P. 192 («A plea for gas lamps»).
Poe. Nouvelles histoires extraordinaires, op. cit. P., 94.
Слог Тертуллиана – Тертуллиан, Квинт Септимий Флоренс (155/165 Карфаген – после 220 н. э., вероятно, там же), христианский теолог и писатель, основатель и один из крупнейших представителей латинской патристики. Выработав свой особый стиль письма, он стал зачинателем церковной латыни. Его труды изобилуют яркими запоминающимися фразами, оригинальными афоризмами, смелой игрой слов, остроумием, сарказмом, в них много слов его собственного изобретения и целые потоки инвектив против оппонентов.
