Бодлер. Вальтер Беньямин

      Если требуется подтверждение мощи, с какой опыт толпы взволновал Бодлера, то можно указать на тот факт, что под знаком этого опыта Бодлер попытался вступить в соревнование с Гюго. Для Бодлера было очевидно, что именно здесь скрывалась сила Гюго. Он восхваляет в Гюго «caractère poétique… interrogatif» [«вопрошающий… поэтический характер»][173]и добавляет, что тот не только умеет четко и ясно передать ясное, но и с непременной смутностью изображает то, что может быть явлено только в темном и неясном виде. Из трех стихотворений «Парижских картин», посвященных Гюго, одно начинается с обращения к заполненному людьми городу: «О город, где плывут кишащих снов потоки»[174], другое же следит, как через толпу, сквозь «пеструю картину»[175] города бредут старушки[176].

      Толпа была новым предметом лирики. Еще новатора Сент-Бёва хвалили за то, что он, как это и подобает поэту, «находит толпу несносной»[177].

      Этот предмет поэзии был открыт Гюго во время его изгнания на Джерси. В своих одиноких прогулках по побережью он видел себя в толпе благодаря одной из могучих антитез, без которых немыслимо его вдохновение. Толпа входит в поэзию Гюго как предмет созерцания. Ее моделью является океан, а мыслитель, погруженный в размышления при виде этого вечного зрелища, и есть истинный исследователь толпы, которой он отдается, как шуму прибоя. «Подобно тому как он, изгнанник, бросает взгляд с одинокой скалы на великие страны с их богатыми судьбами, точно так же он взирает и на прошлое народов <…>. Он углубляется со своими судьбами в гущу событий, и они становятся для него живыми и сливаются с бытием природных стихий, с морем, с выветренными скалами, с несущимися облаками и с прочими возвышенными явлениями, свойственными одинокой и спокойной жизни в общении с природой»[178].

      «L'océan même s'est ennuyé de lui» [«Даже океан смирялся перед ним»], – сказал о Гюго Бодлер, лучом своей иронии коснувшись поэта, предающегося размышлениям на скалистом берегу. Бодлер не ощущал порыва, приковывающего внимание к театру природы. Его опыт толпы вмещал следы «обид и тысячи толчков», достающихся прохожему в городской толчее и не дающих уснуть осознанию своего «я». (В сущности, именно этим осознанием «я» наделяет он фланирующий товар.)

      Толпа никогда не вызывала у Бодлера искушения запустить лот мысли в пучины мира. Гюго же пишет: «les profondeurs sont des multitudes» [«глубин – множество»][179], открывая тем самым для своих размышлений огромный простор. Естественно-сверхъестественное, поразившее Гюго в толпе, можно встретить и в лесу, и среди зверей, и в морском прибое; в каждом из этих явлений может на мгновение блеснуть физиономия большого города. «Pente de la rêverie» [«Бездны мечты»] рисует величественную картину переплетения всего множества живых существ.