на Гефеля, он разделся и положил одежду на свое место.
«Может, и прав Бохов? Какое мне дело до чужого ребенка? – размышлял Гефель. – Хватит забот и без того!»
Мысль эта показалась Гефелю настолько гадкой, что он устыдился ее. А попытавшись прогнать эту недобрую мысль, он вдруг вспомнил свою жену Дору. С чего бы это вдруг? Неужели спавший в углу склада малютка извлек это мучительное воспоминание из глубин его души? Оно переполнило его, и он удивился, что в каком-то чужом мире живет женщина, которая была его женой. Словно блуждающие огни, замелькали картины прошлого. У него был сын, которого он ни разу не видел, была квартира, настоящая квартира – с комнатами, окнами, мебелью. Но все эти образы не складывались в некое целое, а мелькали смутными видениями, подобно обломкам какого-то разрушенного мира в непроглядной тьме. Гефель, сам того не заметив, закрыл руками лицо и, казалось, пристально всматривался в черную бездну. Раз в месяц он посылал письмо во мрак: «Дорогая Дора! Живу неплохо, я здоров, что поделывает малыш?» Каждый месяц к нему приходило письмо из мрака, и каждый раз жена в конце приписывала: «…горячо целую тебя…»
«Из какого мира залетала эта весточка? Боже мой, откуда? – думал Гефель. – Конечно, из мира, где тоже есть маленькие дети, только их не крутят в воздухе, схватив за ножки, и не разбивают им, как котятам, голову о стену». Гефель неподвижно смотрел перед собой. Под властью воспоминаний мысли увядали, рассыпались в ничто, и он чувствовал лишь одно: теплоту своих ладоней. И вдруг ему почудилось, будто из мрака протянулись две руки, обхватили его лицо и неведомый голос прошептал: «Андре… эта бедная крошка…» Гефель вздрогнул в испуге. «Спятил я, что ли?»
Он опустил руки. Холодный воздух скользнул по щекам. Гефель посмотрел на свои руки – они снова послушно выполняли привычные действия: свернули штаны, сложили куртку, как было предписано, номером наружу.
Да, Бохов прав. Ребенка нужно убрать. Здесь он стал бы опасным для всех. Поляк сам позаботится, как его провезти. Гефель вошел в спальное помещение. Знакомая вонь окончательно вернула его к действительности, «…горячо целую тебя…». Гефель забрался на соломенный тюфяк и накрылся колючим одеялом.
В спальном помещении с трехъярусными нарами нескоро водворилась тишина. Известие о переправе американцев у Ремагена взбудоражило людей. Гефель прислушивался к глухому рокоту голосов. Сосед по нарам уже спал, и его негромкий храп выделялся на фоне общего возбуждения. Раз американцы перешли Рейн, значит, они скоро будут и в Тюрингии, а тогда это уже долго не протянется! ЭТО! Что именно? Что тогда долго не протянется? В слове «это» было что-то недоговоренное. Годы заключения, годы надежд и отчаяния спрессовались в нем в опасный заряд. Слово, маленькое, но весомое, точно граната в руке, и когда придет время… Вокруг шептались, бормотали, мирно посвистывал носом сосед, и Гефель поймал себя на том, что он, как и другие, думал: это долго не протянется… пожалуй, ребенка в углу склада можно будет… Перешептывание, к которому он машинально прислушивался, убаюкало его, унесло куда-то, и ему было приятно, как от ласки тех далеких рук… Внезапно Гефель открыл глаза и рывком
