чего он от тебя потребовал. Но ведь он вернется. И ты должна помнить об этом.
– А если он умрет?
– Он не умрет, Фенелла.
– Почему?
– Потому что такой талантливый человек не имеет права умереть. Кто будет строить для Англии корабли, которые будут возить нас в будущем, если Энтони умрет?
Фенелла рассмеялась сквозь слезы, пытаясь успокоить стучащие от холода зубы.
– Я люблю твои проповеди, Силь!
– Хорошо, что я хоть как-то могу развеселить тебя. Когда я сяду и напишу Энтони ответ, то буду взывать к его совести и убеждать написать тебе. В конце концов, зачем ты научилась читать?
– Не трудись. У него нет совести. Ему все равно, что я умею читать, и, кроме того, он утверждает, что писем не пишет.
– Это тоже верно. – Голос Сильвестра звучал жалобно. – Он не пишет ни своему святому Бенедикту, ни моему отцу. Одному Богу известно, почему он делает исключение для меня!
– Потому что ты его слабый фланг, – ответила Фенелла. – Даже мастер Флетчер не в силах причинить тебе боль.
Сильвестр снова покраснел.
– Но почему же тогда он не пишет тебе?
– Потому что считает, что я привыкла к горестям.
– Каков подлец! – фыркнул Сильвестр. – У него сердце вообще есть?
И они оба рассмеялись.
– А теперь я отведу тебя домой, – произнес ее друг. – Хочешь, чтобы я по дороге прочел тебе его дурацкие итальянские строки? Или лучше подождешь, пока я смогу спросить у Мэтта, который присматривает за верфью, как это переводится?
– Читай.
Он повел Фенеллу вверх по склону. Хотел поддержать ее, чтобы помочь перебраться через стену, но она отказалась и перелезла сама. Спускаясь, Сильвестр ободрал себе руку. Скривился, но выудил письмо.
– «А это для моей Фенхель, – прочел он. – Франческо Петрарка, «Канцоньере», сонет номер сто шестьдесят четыре. Penso, ardo, piango. Guerra e’l mio stato, d’ira e di duol’piena. Et sol di lei pensando o qualche pace».
Так они и шли дальше по высокому тростнику, колыхавшемуся под ветром.
– Я знаю, что мне должно быть стыдно, но я не понимаю в этом ни слова, – произнес Сильвестр. – Отец утверждает, что в жилах моей семьи течет капля итальянской крови, оплатил мне учителя, поскольку мне очень хотелось бы прочесть этих поэтов. Они – предвестники нового мышления. То, что пытается нам объяснить чудесный Эразм, итальянцы знали еще двести лет назад.
– Тебе стоило бы стать торговцем книгами, – сказала ему Фенелла. – С твоим воодушевлением люди с руками отрывали бы у тебя поэтические сборники, которых не могут прочесть. И как так вышло, что ты в конце концов не выучил итальянский?
Сильвестр смутился и почесал в затылке.
– Боюсь, что уроки пришлись на то время, когда я не мог сосредоточиться ни на чем, кроме девичьих округлостей.
Фенелла громко расхохоталась.
– А теперь что-то изменилось, златовлас? Думаю, девушкам
