твой дядя Уолтер, – прошептала мать, когда Фенелла вошла в крохотную гостиную. – Нужно будет что-то поставить на стол.
– Ничего нет.
– Если ты быстренько сбегаешь, то еще сможешь взять у мясника хороший кусок филе, – захныкала мать.
Фенелла повернулась. Она надеялась, что сможет провести вторую половину дня за книгой, которую дал ей почитать Сильвестр; ей было холодно, хотелось снять с себя мокрую одежду. Но сбегать к мяснику, а потом стоять у плиты было лучше, чем сидеть с матерью и дядей в комнате и слушать, что тот болтает.
Когда они наконец сели за стол, Фенелла затосковала по светлой столовой Саттонов, где без умолку болтала очаровательная тетушка Микаэла, пока сэр Джеймс флиртовал и дурачился, а Сильвестр играл на лютне и пел песни о сладкой утраченной любви. В доме Саттонов всегда было полно гостей. Сэр Джеймс любил людей, они развлекали его, и, казалось, он толком никогда на них не сердился.
– В доме, который построил Джеймс Саттон, я иногда начинаю верить во всякие безумные вещи, – говорил Энтони.
– В какие, Энтони?
– В то, что мир добр. Что все, что мешает мне дышать, уладится само собой.
Здесь же, в темной комнате, мать Фенеллы, как обычно, молча сидела над чадящей свечой. Дядя налегал на свиное филе в яблочном соусе, которое он выкладывал себе на толсто нарезанные куски хлеба, при этом разбрасывая по скатерти крошки и капая на нее приправой, и Фенелле отчаянно хотелось где-нибудь спрятаться. Она почти ни к чему не прикоснулась, хотя по-прежнему была вечно голодной девушкой. Но сегодня каждый кусок застревал у нее в горле.
– Не сказать, чтоб ты была хорошей поварихой, да, племянница? – недовольно произнес дядя. – И подаешь всего одно блюдо?
– Есть еще ежевичный пирог, – ответила Фенелла, вспомнив, что медовая глазурь не удалась.
– Тогда я, пожалуй, возьму еще вина, запить, – проворчал дядя и взмахнул пустым кувшином.
– Я вам не служанка, – заявила Фенелла. Впрочем, это произошло уже после того, как она стояла в кухне и наполняла кувшин.
Дядя закончил трапезу, откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Только теперь Фенелла заметила, что во время ужина он ни разу не заговорил о наследстве.
– Мы с твоей матерью немного поговорили, когда ты еще не вернулась, – произнес он. Фенелла повернула голову в сторону матери, но та продолжала смотреть на стол.
– Речь идет о твоем будущем, племянница. Ты понимаешь, что я не могу вечно кормить тебя и мать из своих доходов. Жизнь вдовца тяжела, кроме того, я собираюсь жениться снова. А приводишь в дом жену – должен иметь полную мошну.
Казалось, он говорил сам с собой, а не с ней. И все же сердце Фенеллы гулко застучало. В голове с кристальной ясностью всплыли итальянские слова, которые читал ей Сильвестр: Penso, ardo, piango. И внезапно ей открылось их значение. Я мыслю, я горю, я плачу. Мое состояние – война, и это наполняет меня гневом и болью. Мир обретаю я лишь в мыслях о ней.
«Я знаю
