где он остановится, не знает никто, – шутит доктор Робишо.
Книга раскрывается на странице с семьей.
– Ой, отличная тема! – радуюсь я, изображая жест, указанный сверху страницы: руки, сложенные, как показано на картинке, описывают круги в противоположные стороны.
Натаниэль тыкает в изображение ребенка.
– Вот так, Натаниэль, – говорит доктор Робишо. – Мальчик. – Она касается импровизированного козырька бейсбольной кепки. Как и многие другие выученные мною знаки, этот идеально совпадает с реальностью. – Мама, – продолжает психиатр, помогая Натаниэлю прикоснуться большим пальцем к подбородку, но так, чтобы все пальцы оставались растопыренными. – Отец. – Тот же жест, но большой палец касается лба. – Попробуй, – велит доктор Робишо.
Попробуй.
Все эти тонкие черные линии на странице сплелись воедино, жирная змея ползет к нему и сжимает шею. Натаниэль не может дышать. Он ничего не видит. Слышит только голос доктора Робишо, который окутывает его: «Отец, отец, отец».
Натаниэль поднимает руку, касается большим пальцем лба. Он шевелит пальчиками. Создается впечатление, что он кого-то дразнит.
Только никому не смешно.
– Посмотрите на это, – говорит психиатр, – у него уже получается лучше, чем у нас.
Она переходит к следующему жесту: «ребенок».
– Отлично, Натаниэль, – через секунду хвалит доктор Робишо. – Попробуй это слово.
Но Натаниэль не слушает. Он крепко вжимает руку в висок, его большой палец едва не протыкает голову.
– Милый, тебе будет больно, – говорю я, тянусь к его руке, но он отскакивает от меня. Продолжает безостановочно показывать одно и то же слово.
Доктор Робишо мягко закрывает книгу:
– Натаниэль, ты хочешь что-то сказать?
Он кивает, продолжая махать растопыренной рукой у виска. Весь воздух покидает мое тело.
– Он хочет Калеба…
Вмешивается доктор Робишо:
– Не говорите за него, Нина.
– Вы же не думаете, что он…
– Натаниэль, твой папа водил тебя куда-нибудь, где вы были только вдвоем? – интересуется психиатр.
Вопрос, похоже, озадачивает Натаниэля. Он медленно кивает.
– Он когда-нибудь помогал тебе одеваться? – Очередной кивок. – Он когда-нибудь обнимал тебя, когда ты лежал в кровати?
Я замираю на месте. Мои губы плохо слушаются, когда я подаю голос:
– Это не то, что вы думаете. Он просто хочет узнать, почему здесь нет Калеба. Он скучает по отцу. Ему не нужен был бы этот жест, если бы… если бы… – Я не могу это даже произнести. – Он мог бы показать пальцем, уже тысячу раз, – шепчу я.
– Он мог испугаться последствий такого прямого обвинения, – объясняет доктор Робишо. – Такая непрямая ссылка является для него дополнительным
