если он не хочет. Все это ради того, чтобы помешать ребенку сказать правду?
Мне и раньше доводилось встречать преступников, развращающих детей. На них нет ни клейма, ни ярлыка, ни татуировок, которые бы указывали на эти пороки. Они спрятаны под мягкой, отеческой улыбкой; они заткнуты в карманы застегнутой на все пуговицы рубашки. Они похожи на нас, и от этого становится еще страшнее – знать, что чудовища живут среди нас, и оставаться в дураках.
У них есть ни о чем не догадывающиеся невесты и жены, которые их любят.
Раньше я удивлялась, как матери не подозревали, что творится в их семьях. В их жизни должен был наступить момент, когда они осознанно принимали решение отвернуться и не видеть того, чего видеть не хотят. Раньше я думала, что ни одна жена не может спать с мужчиной и не знать, что творится у него в голове.
– Нина.
Моего плеча касается Моника Лафлам. Когда она успела приехать? У меня такое чувство, что я очнулась от комы. Я стряхиваю оцепенение и ищу взглядом Натаниэля. Он продолжает играть в кабинете психиатра игрушечной железной дорогой.
Чиновница из отдела опеки смотрит на меня, и я понимаю, что чего-то подобного она и ожидала. И не могу ее винить. На ее месте я подумала бы то же самое. Если честно, раньше бы подумала.
Мой голос безжизненно дребезжит:
– Вы уже обратились в полицию?
Моника кивает.
– Если я могу вам чем-то помочь…
Мне нужно отсюда уйти, и я не могу взять с собой Натаниэля. Мне больно об этом просить, но у меня сломался мой барометр доверия.
– Да, – говорю я. – Вы не присмотрите за моим сыном?
Я нахожу мужа на третьем объекте, он возводит каменный забор. Лицо Калеба сияет, когда он узнает мою машину. Он смотрит, как выхожу я, и ждет появления Натаниэля. Этого оказывается достаточно. Я подбегаю к Калебу и изо всех сил бью его по лицу.
– Нина! – Он хватает меня за руки. – Какого черта…
– Ты ублюдок! Как ты мог, Калеб? Как ты мог?!
Он отталкивает меня, поглаживая щеку. На ней ярко алеет след от моей руки. Отлично!
– Я не понимаю, о чем ты, – говорит Калеб. – Успокойся.
– Успокоиться? – взрываюсь я. – Выражусь яснее: Натаниэль сказал нам. Он рассказал, что ты с ним сделал.
– Я ничего ему не делал.
Одну долгую минуту я молчу, только испепеляю взглядом.
– Натаниэль сказал, что я… я… – запинается Калеб. – Это же смешно!
Они все так говорят, все преступники, поэтому мне и приходится их уличать.
– Только не смей говорить, что ты его любишь!
– Конечно люблю! – Калеб качает головой, словно пытаясь отогнать дурные мысли. – Я не знаю, что он сказал. Не знаю почему. Но, Нина, Господи Боже… Ради всего святого!
Я молчу. Каждый год, проведенный вместе, разворачивается перед глазами, пока мы оба не оказываемся
