Мамаша де-Кад перед ним блогоговела, папаша де-Кад подобострастно угождал ему, Боб перестал занимать у него деньги – словом, он царствовал в Блумсбери-сквере!
У него составилось убеждение, что величественная Анастасия, выходя за него замуж, приносит ему величайшую жертву, и он строил тысячу планов, как бы отличиться и не допустить ее до раскаяния; он думал о ней денно и нощно и шалел от избытка счастья; он каждый день таскал ей всевозможные подарки; подходя к дому, он начинал весь дрожать, как ананасное желе, а если в окне показывался божественный горбоносый серафим, если мелькал хоть локон черных как смоль роскошных волос, перевитых пунцовым бархатом, он спотыкался, глаза ему застилало туманом и он не попадал в двери, не стукнувшись обо что-нибудь лбом или затылком.
– О, как поздно, Долли, негодник, – говорила прелестная и нежная невеста. – Я ждала вас так долго-долго! О, если бы у вас не было этих милых глаз, как бы я вас разбранила! Но эти глаза! Я против них бессильна!
– О, Стэйси! Я опоздал, потому что хотел купить эти алмазные сережки… Я больше никогда не буду! Я прямо буду спешить сюда!
– Ах, какие чудные сережки, Долли! И как они кстати! О, милый, милый друг! О, простите мои слова! Меня так глубоко трогает ваше внимание, Долли, что я готова вас ждать сколько хотите! Не стесняйте себя никогда! – уговаривала добрая девушка. – О, чудные серёжки! Я войду покажу их маменьке!
Мамаше было немного завидно; она сама любила ценные вещи; но она затаила свои чувства и полюбовалась на подарок.
– По крайней мере десять фунтов дал, – сказала эта вульгарная матрона.
Раз Анастасия спросила Долли, не любил ли он прежде.
– Я любил очень мою кормилицу, – ответил Долли.
– Вы знаете, что я подразумеваю, Долли!
Он долго припоминал, наконец ответил:
– Была одна, мисс Мильс…
– Ах! Мисс Мильс!
– Она дала мне свой локон на память, но я не мог ее любить; она была такая ничтожная.
– О, я знаю, что есть еще кто-нибудь! Какая-нибудь ужасная женщина, которая вырвет вас из моих объятий и разобьет мое бедное сердце!
– Ах, вы говорите о переплетчице? Клянусь честью, между нами ничего нет!
– Я это предчувствовала! Я это предчувствовала! – взвизгнула мисс Анастасия. – Признавайтесь во всем, сэр! Во всем, если не хотите, чтобы и упала мертвая у ваших ног!
Я бы предоставил ей кататься по ковру сколько душе угодно и был бы безмятежен полагаясь на здоровое телосложение чувствительной и страстной женщины, но Долли пришел в ужас, бросился на колени, вопил, просил прощенья, клялся в любви и невинности; наконец, он подарил ей массивный золотой браслет с огромным изумрудом, и тогда только она поверила его чистоте и верности.
– А вы, Стэйси, никого не любили прежде? – спросил трепещущий Долли, когда мир был уже заключен.
– О, нет, – скромно ответила красавица. – Я не шла замуж, потому что никто не нравился. Я отказала
