но понимает, что если откроет рот, все может кончиться плохо. (Или, если быть честным, просить-то хочет и имеет право, но делает вид, что боится, чтобы поддержать брата). С женщинами, кроме дочки, пожалуй, и, собственно, сестры, у Ларина никогда не получалось ничего путного.
– Чего стоим?
Лана махнула гривой и пошла в дом, Димка какое-то время переступал с ноги на ногу, как бы не решаясь кого-то выбрать, но все же кинулся за своей зазнобой. Галя молчала. Правда, недолго.
– И чего ты добился?
У нее был рычаг давления – Маруся. Если раньше Ларин жену мог заткнуть, когда она хватала лишнего, то теперь чуть что и «не увидишь дочь».
– Ничего.
– Никуда они не поедут. Хочешь – ты сам и езжай.
И тоже ушла. Сестра не уходила, молчала. Они многое прошли вместе. Некрасивая, уже порядком за пятьдесят, Алина доживала третий неудачный брак. Димка был от второго мужа. Первого, тоже редкого говнюка, но хоть с характером, поэтому тоже жалко, разорвало на мине в Чечне.
– Дети же, Барсик, сам понимаешь.
– Я таких детей, знаешь ли…
– Коньяку принести?
– Давай.
***
Согласившись на повышение, Цезарь обрек себя на часы бесполезного и муторного ковыряния в бумагах, которое по договору называлось «административной работой». Это у них там, в башнях, будущее, дополненная реальность и контроль над разумом, а здесь четыре допотопных компьютера и старая база данных.
Будущее, оно, конечно, наступает, но наступает неравномерно. Кусками. Да и так ли уж нужно оно кому-то, это будущее? Ведь кроме борьбы у них и нет ничего. Сражаются, сражаются, а когда победят, наконец (а они победят), сядут у разбитого корыта так, будто только что вышли из тюрьмы, где провели последние пятьдесят пять лет.
Нет, Цезарь и сам когда-то хотел свободы: настоящей, как в книгах про французскую революцию. Он даже в органы пришел для того, чтобы победить административно-командную систему, но быстро понял, что кабы она не работала, то издохла бы сама… Хотя, ничего не поделаешь. Герои мертвы.
Именно в такие моменты Цезарю больше всего хотелось в поле, хотелось почувствовать в руке тяжесть пистолета, хотелось, чтобы адреналин в кровь и так далее, но теперь не по чину, отступать некуда, позади… Ничего позади и нет. Брак, развалившийся на самом интересном месте и ревматизм. Но все равно каждый нервный стук в дверь подсознание Ларина расценивало как призыв к действию. Без вас никак, товарищ подполковник! Вы нужны!
Однако прежде, чем в дверь в тот день действительно постучали, прошло часа четыре, если не больше.
– Входите!
Появился Климов. Высокий, плотный, черноволосый, без лишних движений.
– Цезарь Геннадьевич, там…
Быстро оглянулся, и показалось, будто говорить дальше ему не особенно удобно. Но надо.
– Там
