Нет, лик – настолько тонкой кожейчерты обтянуты и заострились. Рак.
Курильщица. Диагноз: тумор легких.
И умерла в девицах. Тело,
не испытавшее иных прикосновений,
кроме белья прикосновений и, пожалуй,
еще рук матери. Ни разу. Никогда.
Портрет красавицы-невесты. Давней
моей «принцессы», как шептали за глаза.
Вуаль приподнята! Стакан раздавлен!
Сияет кожа плеч. И бабушка в слезах.
Кое-что личное
Пускай на этот раз не обо мне здесь речь.
Чего там! И игра не стоит свеч.
Кто может добровольно расколоться,
признаться в том, что плачет в нем, – не даст улик
во имя собственной персоны благородства…
Я слышал мнение отнюдь не дурака:
«Взгляни на малых сих – утешишься слегка!»
Писать о памяти? Чтобы в последних откровеньях
Мелодия души была обнажена?
Но стоишь, как лагерь собственного ополченья
на собственных границах и рассылаешь патрули.
Один… два… три… – обратный счет. Вот так клочки надежд и ожиданий
жгут, словно письма перед боем, когда победа не предрешена…
Один, без ангела – но кто не одинок?
А в лучшем случае (и шанс один на сто) надеяться на то,
что ты жену или тебя – жена сумеет оградить —
согласно пакту о совместной обороне —
от надвигающейся темноты.
Hôtel de Madrid
…Не ищите меня!
Моя кровь все еще в ночи лабиринтах мечется!
Сердце – соло (тамтам тоски, партия для ударных) рокочет и —
красная, м-да!.. – в цветочек кровать,
удваивающая одиночество.
Преступление – лежать на ней одному.
Но ни ангела, ни серафима, ни посыльного.
Ни к телефону: «Вас, господин Гури…»
А там, скажем, дама, которая, скажем, красива,
которой больно и горько в полночь, когда меня нет, скажем,
подле…
Но – поздно!
Все. Абзац! Делать нечего. Пять сигарет «Житан» —
на «до» и «после».
И виски, подлое, кончилось (или – «подлый»?).
Все! Все закрыто. Дождь. И ветер. И лужи по… м-да!
Недостает черной птички Эдгара Аллана По. И —
чтобы долбанула клювом в окно! И тогда уж – полный…
Ну конечно:
давняя склонность моя к преувеличениям.
Поздно. Позднее позднего.
Скрипит паркет. Журналы, проспектики:
юная Жанна Моро во «Влюбленных». В общем,
на западном фронте моем без перемен
сегодняшней ночью —
ни то ни се, сальто в воздухе,
сотрясение воздуха,
кувырки.
Дуэт в соседнем номере навзрыд рыдает,
так и скончаешься скрипам в такт,
как в пресловутых подвалах, к слову сказать, инквизиции,
как раз к двенадцати баллам этой импровизации
по шкале Рихтера (для этой пары счастливцев там).
Жан-Батист
