где власть представлялась стороной добра.
Сквозь сетку ограждения детского сада она не раз видела, как папаша её подружки за руку тащит ту домой. Он дёргает её с раздражением, подгоняет – того гляди ударит. Она торопится, ступает в лужу и вздрагивает от страха… О, как она его боялась! Потеряла жалкую гигиеническую помаду, едва не задохнулась слезами и всё повторяла, что папа её убьёт… И вот она ступила в лужу – он хватает её за капюшон и швыряет в машину: «Безмозглое уёбище, – кричит он, – ну я тебе задам как приедем!» Он говорит с ненавистью и только озирается по сторонам – нет ли воспитателей. В пять это лишь казалось странным: объяснить его поведение Вероника не могла. Почему жизнь устроена так, что сильный не ищет равных, а понукает слабым? Почему в людях так много зла, что родитель ненавидит родного дитя, едва тот родился? Есть ли хоть что-то святое для таких и много ли их? Их много – понимала она. В её сюжетах всё было не так: там сильный был мудр, помогал слабому и оберегал его. Запреты всегда касались смертельно опасных занятий, а наказания были лишь возможностью, которую снисходительно и милосердно упускал достойный представитель власти (в те времена, обычно персонаж-зверушка: гордый лев, могучий белый волк и т.д.)
Сюжеты становились всё интереснее, походили на фильмы, лет в тринадцать героями стала влюблённая парочка. Здесь, линия «воспитания» обрела сексуальный подтекст, и, касательно насилия, любовники действовали по аналогии с детской версией. Осведомлённая о бесправности женщин, за которую они платят здоровьем, а то и жизнью; изнасилованиях, где невинные в крови и слезах сипло дышат разбитыми носами; побоях, которые несчастным приходится сносить от суженых, лишь от того, что они не могут дать сдачи или им некуда бежать… Она, конечно, представила всё это в другом свете: ничтожество в мужчине отменяется, а на освободившееся место приходит всё та же снисходительность и милосердие. Разумеется, любовь, забота и всепрощение… Отношение к женщине, уходит от отношения к равной, но лишь с самыми лучшими помыслами: охраны, помощи и скидок на уязвимость. Эти милые «глупышка», «малышка» перемежались с чем-то маниакальным. К примеру, с приступами ревности, где всё заканчивалось беспомощно: связанной в подвале с гудящей лампой и злыми от боли глазами над головой. Мы часто жаждем причинить боль именно от боли, кипящей в нас, а боль нам причиняют самые дорогие люди. Любовь и боль – родственные слова. Она вставала на сторону одержимого – заглядывала в его глаза, прикрывающие яростью слёзы, чувствовала себя настоящим маньяком, и в то же время, благородно. Живое трепетное сердце этого человека с его импульсивной любовью и ревностью стало сердцем истинно человеческим, израненным и горячим. Конечно, он не мог причинить вреда любимой – любовь никогда такого не допустит. Он, как правило, хотел признаний, и, получив их, отпускал её. Он оставался в одиноком раздумье, был и воплощением
