прощение он готов бросить на весы невиновности друга, бросить, пусть даже, и грузом собственной вины.
Остается Князев. А, может, ну его? Может, прикинуться уставшим, больным, пьяным, наконец? В конце концов, имеет право – его чуть не убили!
Точно! Исчезнуть, умереть для всех, закутавшись в непроницаемый плащ иллюзии всемогущества, безотлагательного, безусловного повиновения реальности, немедленного исполнения желаний.
Кэти – только первая ласточка, впереди – целая вереница, целая очередь таких же, уставших, отчаявшихся, потерявших всякую надежду.
Страстное желание осчастливить все человечество вдруг переполнило его, перехлестывая через край, сметая робкие препоны осторожности и здравого смысла. Как в юности, захотелось прямо сейчас, прямо здесь признаться миру в любви, поделиться неизвестно откуда свалившемся на него счастьем.
Ленский зажмурил глаза, будто в сон, погружаясь в пленительный мир музыки, вальсирующих цветов, высокого неба. Он сделает это, он…
Его разряженная, весело грохочущая по булыжной мостовой тройка внезапно встала, упершись в суровую стену недоверия и подозрительности.
А так ли ты искренен, дружок? Уж больно смахивает твоя восторженность на самое обыкновенное тщеславие, попытку вскружить голову неопытной девчонке, сдуру увлекшейся тобой. Кроме того, все эти твои движения, кстати, довольно своевременные, как-то очень сильно попахивают стремлением во что бы то ни стало задобрить разгневавшуюся внезапно судьбу, выбраться из ловушки, в которую ты так неосмотрительно угодил. Тебе так не кажется?
И, вообще, ты забыл? Ты – старик, потасканный, истрепанный жизнью жуир, лишь волею случая и по недосмотру этой самой судьбы оказавшийся не в том месте и не в то время. Так что, будь осторожней, пожалуйста, если не хочешь, чтобы твоя персональная, такая драгоценная, такая трогательная сказка трагически и, как говорится, безвременно оборвалась. Твои бесконечные метания, твои прыжки и ужимки давным-давно уже всем поднадоели, а любому терпению, как ты знаешь, в конце концов, приходит конец
Ленский прижал разгоряченный лоб к стеклянной двери, на какое-то время замер так, забывшись, спиной чувствуя недоуменные взгляды окружающих. Пространство плыло мимо неповоротливой, многотонной своей громадой, расплывшись очертаниями дня, сочась отовсюду изжелта-бледным светом, преломляясь в прозрачной мути стекла силуэтами людей и предметов. Что делать?
Робкие позывы долга опять слабо шевельнулись в нем, ручейками талой воды пробивая дорожки в толще серого, ноздреватого смятения. Хлопьями запоздавшего снега мелькнули в сознании обрывки каких-то жестких, категоричных слов, распоряжений, директив. Надо что-то делать… Немедленно, решительно…
Слова таяли, тонули в лужах, оставляя после себя странное чувство отрешенности, бесплотности, потерянности.
Ленский оторвался от стекла,
