готова расстаться с рассудком, едва не поверив в подобный бред, пока меня не осенило, что монахини добавляют в еду небольшую дозу спорыньи, которая в больших количествах может вызвать лихорадку Святого Антония – недуг характерный всеми симптомами, каковые испытывала я и те девушки, что стали моими товарками по несчастью. Я тщательно опросила каждую, что те чувствовали, и не осталось никаких сомнений – нас опаивали обыкновенной спорыньей, чтобы лишить воли и вызвать галлюцинации. Каждый раз, внушая нам, что ангелы спускаются с небес, дабы доставить нам удовольствие, они добились того, что мы стали видеть светящихся небожителей, хотя на самом деле это были сами монашки, которые с утра нам преподавали уроки благочестия, а ночью утоляли свою похоть на наших телах. О Михалек, на какие только тяжкие не пускаются божьи затворники, на что только не идут, чтобы утолить заложенную в них природой жажду продолжения рода. В долгом воздержании они дошли до потери рассудка. Не так ли, Михаль? Не так ли?
Михаль отпрянул. Мадлен прильнула к его плечу и продолжила, обдавая щеку горячим дыханием. В ее голосе звенели едва сдерживаемые слезы.
– Китерия способствовала тому обряду. Избранные девушки в ее глазах и глазах остальных монахинь все равно уже являлись падшими, ибо нам именно эта участь и предназначалась. Отчего же не воспользоваться за неимением любовников мужского пола, девицами рожденными для греха? Воздержание и затворничество способствовало таким ухищрениям, о каковых трудно говорить вслух без содрогания. Причем доминиканки с легкостью оправдывали свое поведение, объясняя, что содрогание плоти, пылающей в огне вожделения, предается очистительной процедуре гораздо более мучительной, чем очищение огнем. И редкий праведник готов к таковым мукам.
Мать-настоятельница не зря затеяла этот балаган, она имела цель разбудить в нас самого древнейшего из демонов, который и толкает на грех. Так из нас легче было бы воспитать блудниц – лишь посеяв зерно любострастия в мозгу каждой, призванной спустя некоторое время отправиться в мир, исполнять роль крючка для какого-нибудь несчастного министра или непокорного феодала.
Михаль слушал молча, с широко раскрытыми от удивления глазами, и слова «это ложь!» застыли на губах.
– Когда правда открылась мне, я решилась на тайную борьбу. Пять дней я ничего не ела, пила воду из фонтана. Но заметив мое странное поведение, аббатиса вызвала меня для беседы. Я не имела намерений таить в себе гнев. Я выложила ей начистоту все свои догадки, но та даже не изменилась в лице. Она позвала одну из монашек, что стояла за дверью, и велела заточить меня в самую темную и сырую келью, где-то в подземелье. Там я подхватила малярию. Год… или более я боролась со смертью и страшной болью, разрывающей голову. Я не могла до конца осознать жива ли я, кто те люди, что окружают меня, существуют ли они на самом деле? Сестра Винсента, которая ухаживала за мной, говорила, что я не прекращала вести беседы с кем-то, обращая слова в воздух, и глаза мои были всегда закрыты.
