подобно крыльям небесных бабочек, готовых упорхнуть вот-вот, едва нарушен будет их покой.
– Может быть, вы не рады видеть меня? – осторожно осведомилась девушка, ища его взгляда.
Михаль вновь ничего не ответил. Точно влекомый лукавым демоном, его взгляд поднимался вверх. «Нельзя, нельзя так глядеть! Но о господи! нет сил, – с тревогой проносились мысли одна за другой. – Она сестра мне, по крови и по плоти. Наша мать выносила нас обоих в своем чреве. Мы не виделись целую вечность, а я… как же глупо я, верно, выглядел в глазах достойных монахинь! Не обнял сестру, не поцеловал. Позор мне, ежели они обо всем догадались! О Магдалена, какой же красавицей ты стала, глаз не отвести. Ни один образ не сравнится с твоим чудесным личиком. Никогда меж нами не случится праведных объятий, таких, что долженствуют быть меж братом и сестрой, никогда губы наши не соприкоснуться в безгрешном поцелуе…»
Михаль вспыхнул.
– Как вы могли подумать такое! – возразил он, словно самому себе. Тревожное чувство вновь сделало ловкое мулине и пронзило грудь. Он болезненно передернул плечами и обратил взгляд к оконцу.
Чем больше Михаль боролся со смущением, которое по неизъяснимым дьявольским причинам испытывал перед Мадлен, тем больше оно захватывало его. Глупая мысль засела в мозгу, точно заноза, и не было от нее избавления. Прожив послушником несколько лет, он позабыл аромат женских волос, трепетность прикосновений, нежное бормотание на ухо, каковых, сказать по правде и вовсе не знал. А присутствие облаченного в нежный шелк существа, источающего дивное розовое благоухание, сердило его и притупляло ум. А он… кто он? Тварь ничтожная, чей разум состоит лишь из нехитрого механизма природных инстинктов!
Михаль был по-прежнему мало разговорчив, точнее сказать, он проглотил язык и в оцепенении не мог молвить и звука, но Мадлен не оставляла попыток расположить его к беседе. Она прохихикала в ладошку и ласково потеребила его затылок. Волосы Михаля были точно такими же светлыми, как ее, и задорно вились. Молодой послушник коротко стриг их, но за время путешествия они отросли, и видом своим он напоминал Амура.
Мадлен неловко пошутила на этот счет, осведомившись, не бросил ли ее брат затею с бенедиктинцами и не нашел ли свою Психею? Не обратив внимания на возмущенный возглас в ответ, принялась вспоминать детство. Она щебетала, словно птичка, смеялась, рассказывала о том, что происходило в Гоще, в то время, когда он и отец покинули дом. Сердце Михаля постепенно оттаивало. Ее нежный грудной голосок действовал, точно чарующая музыка, точно звуки арфы или кифары, гипнотизировал, подчиняя его волю.
– Печали нашей матушки и тетки Агнешки не было конца. Должно быть, тоска сократила ее дни, сожгла изнутри. А матушка… Уже в монастыре я узнала, что она замуровала себя в одной из комнат западной башни. Ты помнишь, как там всегда было холодно, как ветер гудел в щелях? Старый Анжей не умеет писать и читать. Поэтому с тех пор нет никаких новостей, – внезапно погрустнев, проговорила она. – А
