как попалась на глаза. Монвилье знала, чем угодить высокородной гостье.
Настали времена, когда истинная, несомненная, совершенная красота была особенной редкостью. Нет, она была почти невозможна!..
Увы, потому как продолжительные эпидемии и войны уносили с собой все ценное, что дарило организму цветение. Больные и голодные мужчины оплодотворяли больных и изнеможенных женщин, порождая на свет полоумных уродов, немощных и доходяг, совершенно неспособных к жизни и любви. Тусклый взор, желтая кожа, беззубый рот, худые члены, или, напротив, чрезмерно расплывшиеся фигуры – привычная картина. Словом, все реже можно было встретить здорового и дышащего жизнью человека. Шаблоны красоты заменили шаблонами убожества.
– Все девицы в Польше такие, как эта? – с невольным восхищением воскликнула королева, подмигнув своей спутнице мадам Немур. – В таком случае нашему дорогому сыну Анри крайне повезло.
Мадлен была из тех немногих девушек, в коей чудесным образом сочетались правильные линии, сияние юности и силы, чуткость сердца и твердость пытливого ума. Мечтательница, натура любознательная, порывистая и склонная к запретному, она притягивала особыми чарами. Казалось, Мадлен явилась откуда-то с неба. Говорила, что ни попадя, но речи ее завораживали.
Еще в далекой Польше, рано научившись читать, юная девица Кердей много времени проводила в библиотеке, погруженная в труды Гиппократа, Галена, арабского ученого Авиценны. «Канон врачебной науки» в переводе Герхарда Кремонского поглотила с небывалой легкостью. В то время как Михаль был погружен в труды по теологии, Мадлен увлеклась алхимией и даже магией, находя ее учением будущего, в которой меньше чуда, но больше науки, мастерства управляться стихиями, веществами, цветом. Магию она называла дружественным союзом Природы и Творца.
Часто, спрятавшись в кабинете отца, Мадлен глядела, как бубня под нос он смешивал какие-то порошки и шипящие жидкости, изготавливал мази или выпаривал камни. А «Магический архидокс» мессира фон Гогенгейма, известного как Парацельс, был любимой ее книгой, с которой нередко засыпала, сжав в объятиях.
Строки, полные пророческого смысла, полные чудесных откровений, распускались подобно бутонам фантастических цветов, являя свет Истины. Она – человек, она суть сути, и нет над нею никакой иной силы, кроме той, что сокрыта внутри. И этот свет рассеивал мрак тоскливого существования.
Так Мадлен превращалась в вольнодумца для мира, в котором жила. Королева была личностью внутренне свободной, более того, чем могла это показать. Она сумела узреть истинную сущность большеглазой девочки с вздернутым носом и упрямо поджатыми пухлыми губками.
«Этим губам впору шептать томные нежности, а не сентенции Демокрита, – смеясь, говорила Катрин. – Но и сентенции Демокрита из ее уст кому угодно вскружат голову».
Мадлен часто замечали за чтением литературы не всегда благопристойного
