голос:
– В ознаменование выдающихся заслуг барона и баронессы де ла Марк, перед католической церковью, его святейшество награждает их знаком Золотой Розы… – Уильям замер:
– Я читал, в энциклопедии, что прабабушку и прадедушку тоже Золотой Розой отметили… – в лицо ему, неожиданно, ударил морозный вихрь.
Завыла метель, сквозь снег Уильям разобрал очертания буквы «В», на костяшке:
– Матушка велела мне татуировку не сводить, и оказалась права. Я обещал сюда не возвращаться, а вот как вышло. Но это мой долг, перед семьей, перед ней… – он услышал чей-то голос:
– Вставай, самолет давно границу перелетел, за ребят можно не беспокоиться. Вставай… – сильная рука потрясла его за плечо, Уильям что-то пробормотал.
Скрипела открытая дверь, по пристройке гулял мелкий, острый снежок. До мальчика опять донеслось: «Вставай!». Уильям вскинулся с топчана:
– Тетя Марта… – на него взглянули твердые, зеленые глаза:
– Она крест надела. Она распятие никогда не носит, в сумочке прячет, с иконой и пистолетом… – тетя куталась в старую, оренбургскую шаль:
– Вставай, мой милый… – поторопила его Марта, – мы уезжаем.
Осман-батыр и сам не знал, зачем, после встречи с русским, пошел на мост через Ульву:
– Здесь мы стояли… – облокотившись о шаткие перила, он рассматривал быструю воду, – здесь она сверток уронила… – над потоком, на морозе, вился пар.
Ульва начиналась в родных горах Османа, на Алтае. Вырвавшись на равнину, река успокаивалась, вливаясь в Иртыш. Ульва не замерзала. Вдали Осман видел темное пятно, где вода реки наталкивалась на белый лед:
– Белый, как ее волосы… – вздохнул казах, – оставь, понятно, что вам не пути. Она русская, не твоей крови… – в деревянной пристройке Симы-ханым его, внезапно, охватил глубокий покой.
Женщина двигалась плавно, словно ирбис, наливая шурпу, заваривая свежий чай, из мешка. Мальчик сопел на топчане, прикрытый кошмой. Ребенка звали Володей. Сима-ханым сказала, что ее сыну восемь лет:
– Ей к тридцати годам, наверное… – Осман-батыр помнил тонкие морщинки, в углах глаз, и резкие линии, у красивых губ, цвета спелой черешни, – хотя она не говорила, сколько ей лет… – женщина, вообще, говорила мало.
Шурпа оказалась бедной, сваренной на костях, с луком, картошкой, и русской, перловой крупой:
– Мальчик мой готовил… – Сима-ханым наклонила медный, помятый чайник над его пиалой, – он у меня помощник… – Осман-батыр заметил, что в пристройке нет книг, или школьных учебников:
– Странно, ее сын, по возрасту, должен в школу ходить. Русские все в школу ходят… – Осман учился у муллы, как было принято среди казахов. Он хорошо знал Коран, свободно говорил по-арабски, и на турецком языке:
– Китайцы нас в покое не оставят… – горько
