другого выхода нет…
Запыхавшийся Котька подбежал, молча сверкнул преданным взглядом и зарылся в снег. Сташка вытолкнул себя на поляну. Он был как во сне, не знал, что делать, но верил: его собственная ледяная воля и неуязвимые протоколы системы все сами сделают. Он прошел несколько шагов, и снег под его ногами вдруг превратился в сияющий голубой лед. Волшебный Котькин пенек исчез, а Сташка переступил на толкнувшихся снизу, прорезавшихся из-подо льда коньках и невольно улыбнулся сразу всем существом. Он – свой. Он – хозяин. Его приняли, его узнали, ему разрешают!
Лед сиял, а под ним медленно, будто во сне, кружилась глубокая черная вода. Он чуть толкнулся и описал легчайшими лезвиями первый круг, в жуткой бездонной тишине слыша, как поскрипывает лед.
И рванулся в летящее скольжение. Он вспорол собой этот странный светящийся воздух, и крыльями от плеч полетели темные искры. Небо, черное и такое же бездонное, как вода подо льдом, кружило над ним восемь родных огромных звезд. Очень-очень знакомая неистовая музыка позванивала и шуршала под коньками; мелькнул за краем, в снегу, ушастый испуганный комочек, такой родной, и исчез, остался в прошлом…
Слишком прозрачным был тонкий лед под ногами, а кипящая вода под ним – слишком черной. Сташке казалось даже, что все эта ледяная бездонная поляна поднялась и, сияя голубым жутким светом, летит сквозь ночь, чуть кренясь от невозможной скорости и кружась вокруг своей оси.
Сам он вился в сложном узоре танца и начинал понимать, что там, подо льдом, вовсе не вода и не ночь, а темное как космос, страшное будущее время. Ошибаться нельзя. Надо точно и быстро вычертить на льду свое повеление, которое обязательно должно быть сопряжено с тем, чего хотят эти огромные звездные шары наверху, а чего? А чего сам хотел, он знал с младенчества: настоящую жизнь. Он разбирал мучительную музыку, расплетал неправильные созвучия и вычерчивал мелодию для единственно возможного слова и, кажется, угадывал. Или вспоминал?
Клубящаяся тьма подо льдом стала успокаиваться, башка горела синим, танец летел к последнему радиусу – и вот наконец время застыло бездонным успокоенным озером под зеркалом льда, во тьме которого отражалось такое же спокойное небо. Сташка прочертил последнюю двойную дугу и остановился. Снова начал дышать, и тут с неба обрушился страшно тяжелый холод и сшиб на колени. Прямо на порог открытой невидимой двери. Там сияла черная бездна. Нужно – туда, и он наклонился вперед и вывалился во тьму. Стал крошечной теплой точкой, летящей в ледяной бездне – так с ним уже было когда-то, когда? До рождения? До того, как он стал мальчиком Сташкой?
Только некогда об этом думать, потому что бессмертный комок отважной наглости, которым он был, что-то творил поверх его мелкого, ничтожно детского сознания. Нес вперед сквозь мрак. Он узнавал эту свою беспощадную и ненавистную волю, жизнь за жизнью гнавшую его к душераздирающе
