немного золота. Женщина потрогала тяжелый мешочек на шее, висевший рядом с крестом покойного мужа.
Книжку, переплетенную рукой матушки, она спрятала в карман, пришитый изнутри к невидному, темному сарафану. Кинжал Марфа устроила на тонком кожаном шнурке, обхватывающем стан.
– Матушка, – раздался слабый голосок Федосьи: «Мне страшно».
Марфа опустилась на лавку:
– Не бойся, милая, – она поцеловала ребенка в горячий лоб, – я с тобой.
– Огонь, – прохныкала девочка: «Везде». Марфа вытерла слезы дочери:
– Я здесь, – твердо повторила она, – все будет хорошо.
На улице повисла тишина. Вельяминова выглянула в окно. Ворота усадьбы распахнули настежь, дворня бежала, подхваченная потоком людей. С юга, от Кремля, шла по Воздвиженке стена огня.
Крыша усадьбы занялась. Марфа вдохнула запах дыма.
– Нет! – Федосья забилась у нее в руках, закатывая глаза. Женщина еле удержала дочь: «Огонь! Боюсь!». Ребенок обмяк, губы его посинели. Стена горницы загорелась. Положив дочь на лавку, Марфа прижалась ртом к ее рту.
– Живи! – властно сказала женщина, вдыхая воздух в горло Федосьи: «Живи, я сказала!».
Захрипев, закашлявшись, девочка задышала. Серый дым наполнил палаты, дверь упала с петель. Выпрямившись, крепко держа ребенка, Марфа взглянула в лицо стоящим на пороге.
Ревел огонь, пожирая бревенчатые стены. Золото и серебро с расплавленных окладов икон капало на пол. Исчезли в языках пламени темные глаза Богородицы.
Они спешились посреди разоренной пустыни, среди торчащих остовов печей. Встав на колени, Матвей зачерпнув ладонью пепел. Плечи Вельяминова затряслись. Он вспомнил, как долго и жарко горела подмосковная, так, что тела отца и мачехи стали потом только легким прахом, вившимся по земле.
– Вся идут во едино место: вся быша от персти и вся в персть возвращаются, – глухо сказал Ермак, глядя на багровый закат.
– Аминь, – Вельяминов поднялся, опираясь на руку атамана.
Эпилог
Стамбул, осень 1571
Холеная, унизанная перстнями рука взрезала серебряным ножом спелый гранат. Капли сока, будто кровь, окропили пальцы.
Тонкие губы разомкнулись. Женщина поманила к себе склонившегося на пороге человека.
– Сегодня? – она взглянула в окно на лазоревое небо. В ее саду росли только розы, алые, темно-красные, вишневые, цвета ветреного заката и нежного восхода.
– Да, Джумана-кадина, – человек склонился ниже. Встав на колени рядом с выложенным перламутром столиком, евнух зашептал ей на ухо.
– Нур-бану знает? – прервала его женщина.
Тот развел руками.
– В конце концов, – Джумана смотрела на секретаря глазами цвета морской воды, – пока ничего не произошло. Зря мы переполошились так рано.
Она надкусила гранат, сладкий
