испытав особого утешения от этих слов, она стиснула руки, лежащие на коленях, и, в безмолвной муке возведя очи горе, казалось, стала молить небеса о помощи, а затем, обратив свой взор на меня, спокойно проговорила:
– Завтра, если около полудня мы встретимся на вересковой пустоши, я расскажу вам все, что вы жаждете узнать. И тогда вы, быть может, поймете, что нам необходимо разорвать отношения, а возможно, и сами откажетесь от меня, как от человека, недостойного вашего уважения.
– На это я заранее отвечу твердым «нет». Никакое ваше признание не может быть настолько серьезным – вы просто испытываете мою верность, Хелен.
– Нет, нет, нет! – с жаром повторила она. – О если бы! Слава Богу, признаваться в тяжком преступлении мне не придется, но вы узнаете больше, чем вам хотелось бы услышать, и, пожалуй, больше, чем сможете простить, и уж, конечно, больше, чем я могу сказать вам сейчас. А посему попрошу вас меня оставить.
– Я уйду. Но прежде ответьте мне на один вопрос. Вы любите меня?
– На этот вопрос я не отвечу.
– Тогда я буду считать, что любите. Доброй ночи.
Она отвернулась, скрывая чувства, с которыми была не в силах совладать, но я взял ее руку и пылко поцеловал.
– Уходите же, Гилберт! – воскликнула она с таким надрывом, что я понял: не повиноваться было бы жестоко.
Закрывая дверь, я оглянулся и увидел, что она стоит, склонившись над столом, прижав ладони к глазам и сотрясаясь от рыданий, но все же я молча удалился, понимая, что, навязываясь ей со своими утешениями, я лишь усугублю ее страдания.
Понадобился бы отдельный том, чтобы описать тебе все сомнения и догадки, все страхи, надежды и буйные чувства, которые сталкивались и обгоняли друг друга в моей голове, пока я спускался с холма. Но не прошел я и половины пути, как прилив острейшего сострадания к той, от которой я уходил, вытеснил все остальные чувства и властно повлек меня назад. «И куда я так спешу? – подумалось мне. – Смогу ли я обрести дома утешение или успокоение… мир и покой, определенность, удовлетворение – все или хоть что-то из того, что мне нужно? И смогу ли забыть обо всех треволнениях, печали и тревоге, оставленных там, позади?»
Я оглянулся на старый дом. На сплющенном горизонте виднелись лишь печные трубы. Я отступил назад, чтобы увидеть особняк целиком.
Когда он появился в поле зрения, я, постояв с минуту, продолжил движение к угрюмому объекту притяжения. Что-то понукало меня подойти ближе… еще ближе… А почему нет, скажите на милость? Разве созерцание этой, освященной веками, громады при полной луне в безоблачном небе, мирно сиявшей теплым, золотистым, странным для августовской ночи светом, – при том, что там еще и обитала владычица моей души, – не сулило мне больше радости, нежели возвращение домой, где меня ждали свет, жизнь и веселье, столь враждебные мне в моем тогдашнем состоянии духа, тем более что все мои домочадцы в той или иной мере прониклись верой в эту мерзкую клевету, при одной мысли о которой кровь закипала у меня в жилах? Разве смогу я стерпеть, если о
