он, – впредь я буду осторожнее и вовремя…
Остальное я не расслышал, так как Лоренс шел с ней рядом и говорил очень тихо. Сердце мое разрывалось от ненависти, но я продолжал напряженно вслушиваться и наконец дождался ответа Хелен. Он прозвучал довольно отчетливо.
– И все же, Фредерик, мне нужно отсюда уехать. Здесь я никогда не буду счастлива… Как, впрочем, и везде, – добавила она с невеселой усмешкой. – Но оставаться тут я не могу.
– Но где же ты найдешь лучшее пристанище? – ответил он. – И уединенное, и недалеко от меня, если это для тебя что-нибудь значит.
– О да! – перебила она. – Лучшего я бы и пожелать не могла, если бы только они оставили меня в покое.
– Но, куда бы ты ни уехала, Хелен, везде будет то же самое – источник раздражения никуда не денется. Одну я тебя не отпущу – либо уеду с тобой, либо приеду после. А дотошные дураки везде найдутся.
За разговором они неторопливо проследовали по дорожке мимо меня, и больше я ничего не услышал, но увидел, как он обнял ее за талию, а она любовно положила руку ему на плечо… И тут глаза мои заволокло дрожащей темной пеленой, сердце сжалось, голова запылала огнем. Я то ли помчался, то ли, шатаясь, заковылял прочь с того места, к которому был прикован ужасом, и перемахнул или, может, перевалился через ограду – теперь уж и не помню… Но помню, что после бросился наземь, как обиженное дитя, в припадке гнева и отчаяния.
Сколько времени я пролежал так, сказать не берусь, но когда я выплакался, немного отведя душу, то обратил взор на луну, сияющую мирно и безмятежно и столь же безучастную к моему горю, как я к ее спокойному свечению, в страстной мольбе о смерти или забвении; потом поднялся с земли и побрел к дому не разбирая дороги. Ноги сами привели меня к его порогу; я обнаружил, что дверь заперта и все спят, не считая матушки, которая поспешила на мой истошный стук и, впустив меня, засыпала градом вопросов и упреков:
– Ах, Гилберт, ну как так можно! Где ты пропадал? Проходи и садись ужинать – у меня все готово, хотя ты этого и не заслуживаешь, потому что перепугал меня до смерти своим странным уходом… Мистер Миллуорд был совершенно… охал все, помилуй, мол, Господи, вашего мальчика! Да, и вид у него нездоровый… Ох, силы небесные! Да что случилось-то?
– Ничего, ничего. Дайте мне свечу.
– Что, и не поужинаешь даже?
– Нет, спать пойду, – сказал я, взяв свечу и зажигая ее от той, что держала матушка.
– Гилберт, ты же весь дрожишь! – обеспокоенно воскликнула моя родительница. – А бледный-то какой! Ответь, что все это значит? Что стряслось?
– Ничего! – рявкнул я, чуть не топнув ногой от досады на свечу, которая никак не зажигалась. Но, подавив раздражение, добавил: – Просто я слишком быстро шел, вот и все. Спокойной ночи! – и пошел к себе, не обращая внимание на доносившееся снизу матушкино «Быстро шел! Только вот, интересно, откуда?»
До самой спальни она не отставала
