она выбирает самые дорогие туалеты, одевается то по английской, то по итальянской, то по французской моде, щедро представляя взорам довольно откровенное декольте, в промежутках хвастается познаниями в латыни, французском и итальянском языках, неустанно отмечая безграничное восхищение посла. Но ей недостаточно слышать, как она красива, умна и образованна: по всей видимости, ей непременно хочется – «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи. Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» – именно от посла королевы Шотландии добиться признания в том, что он восхищается ею более, нежели своей собственной повелительницей. Она хочет слышать, что она либо красивее, либо умнее, либо образованнее, нежели Мария Стюарт. Поэтому, показывая ему свои восхитительно волнистые светло-рыжие волосы, она интересуется, не красивее ли волосы Марии Стюарт, – какой неловкий вопрос для посланника королевы! Мелвилл ловко выпутался из ситуации, найдя соломоново решение: во всей Англии не найдется женщины, которая могла бы сравниться по красоте с Елизаветой, а в Шотландии – с Марией Стюарт. Но нет, столь половинчатого ответа глупой и тщеславной женщине недостаточно; она снова и снова выпячивает свои прелести, играет на клавесине, поет под лютню: в конце концов Мелвилл, прекрасно памятуя о своей задаче очернить ее политически, снисходит до признания, что цвет лица у Елизаветы белее, что на клавесине она играет лучше и что осанка в танце у нее ровнее, чем у Марии Стюарт. Тщательно стараясь понравиться, Елизавета поначалу даже забыла о собственном деле, а когда Мелвилл наконец затронул скользкую тему, она, уже полностью погрузившись в комедиантство, первым делом вынула из ларца портрет Марии Стюарт и с нежностью поцеловала его. А затем срывающимся голосом поведала, сколь сильно хотела бы познакомиться лично с Марией Стюарт, своей возлюбленной сестрой (когда на деле сделала все возможное, чтобы сорвать подобную встречу), и тот, кто поверил этой дерзкой актрисе, должен был уверовать, что для Елизаветы нет на целом свете ничего важнее, нежели устроить счастье королевы соседней державы. Вот только Мелвилл хладнокровен и взгляд его ясен. Все эти уловки и ужимки не обманули его, и в Эдинбург он кратко сообщил о том, что Елизавета говорила и действовала неискренне, очень сильно притворялась, демонстрируя волнение и страх. Когда же Елизавета, в свою очередь, задала вопрос, что думает Мария Стюарт относительно замужества с Дадли, ловкий дипломат не произнес ни отчетливого «да», ни недвусмысленного «нет». Он уклончиво поведал, что Мария Стюарт еще толком не рассматривала эту возможность. Но чем больше он увиливает, тем сильнее давит Елизавета. «Лорд Роберт, – заявила она, – мой лучший друг. Я люблю его как брата и никогда не вышла бы замуж ни за кого другого, если бы вообще могла решиться сочетать себя узами брака. Однако поскольку я не могу ничего с собой поделать в этом отношении, мне хотелось бы, чтобы его выбрала хотя бы моя сестра, ибо не знаю я никого иного, с кем она могла бы наследовать