это) видна лишь приветливая, мягкая, доброжелательная, непринужденная женщина, легкая томность в глазах, почти детская улыбка на устах, нерешительный, неактивный характер, девочка-женщина. Она поразительно чувственна (как любая истинно женская натура), настроение легко переходит из крайности в крайность, она может покраснеть, побледнеть по любому поводу и так же легко расплакаться. Но эти поспешные, поверхностные волны крови долгие годы не проникали в глубину; и именно потому, что она – совершенно нормальная, настоящая, истинная женщина, Мария Стюарт открывает для себя свою подлинную силу только в страсти – в целом лишь однажды за всю свою жизнь. Но тогда становится ясно, насколько невероятно велика сила этой женщины, сколь импульсивна и инстинктивна она, сколь безвольно прикована к собственному полу. Ибо в этот великий момент экстаза внезапно рассыпаются поверхностные, культурные силы этой прежде холодной и спокойной женщины, вскрываются плотины воспитания, этикета и достоинства, и, оказавшись перед выбором между честью и страстью, Мария Стюарт, как настоящая женщина, выбирает не королевство, а собственную женственность. Королевская мантия мгновенно слетела с плеч, она почувствовала себя обнаженной, разгоряченной, как чувствуют себя те многие, кто хочет принимать и дарить любовь; и не было другого, что дало бы ее образу такое же великодушие, как то, что ради одного-единственного, прожитого до дна мгновения существования она буквально с презрением отбросила прочь свое королевство, власть и достоинство.
Елизавета же никогда не была способна на самопожертвование подобного рода, причем по совершенно загадочной причине. Ибо она – как сформулировала Мария Стюарт в своем знаменитом, пропитанном ненавистью письме – физически «не такая, как все остальные женщины». Ей отказано не только в материнстве, но и в естественной форме полной женской самоотдачи. Она лишь делала вид, будто добровольно всю жизнь была «virgin Queen», королевой-девой, и, если некоторые современные свидетельства (например, пера Бена Джонсона) о физическом уродстве Елизаветы весьма сомнительны, ясно одно: телесная или душевная заторможенность исказила самые потаенные зоны ее женственности. Конечно, подобная неудача должна очень сильно влиять на характер женщины, и в этой тайне кроется зародыш всех остальных тайн ее характера. Вся пронзительность, неустойчивость, суетливость, непостоянство ее нервов, погружающие ее в мерцательный свет истерии, неравномерность, непредсказуемость ее решений, вечные метания из огня да в полымя, колебания между «да» и «нет», все комедийное, утонченное, коварное и, не в последнюю очередь, то кокетство, которое сыграет злую шутку с ее королевским достоинством, – все это происходит исключительно из ее неуверенности. Эта до глубины души израненная женщина начисто лишена умения чувствовать, думать и действовать однозначно и естественно, никто не может рассчитывать на нее, и меньше всех уверена в себе она сама. Но, даже несмотря на изувеченность
