релятивизма, и противники социополитического ангажемента, и те, кого тяготят принципы «правдоподобия», «типичности» или «психологизма». Хотя едва ли дело в реализме, страшно многое остается актуальным в опыте Достоевского, Толстого и Чехова.
Но пришло время жить в пестрой, разномастной, часто грубошерстной, часто пошлой и примитивной реальности-натуральности. И не то чтобы она всем плоха, но слишком очевидно связь ее с исторической Россией истончилась до неосязаемости.
Приходит время и новой литературы. Это литература-выскочка, парвеню, с жанрами-бастардами, литератур-мультур, сикось-накось, «то, не знаю, что». И не то чтобы она никуда не годится, но при чем тут вообще, например, «роман» с эпическим замахом, «большая книга»?
Для взыскательных профессионалов с консервативными взглядами это, конечно, невыносимо, но никто не мешает им (нам) держать в готовности зажженные светы и предъявлять по требованию. Для прочих… возможность непосредственного высказывания неизмеримо важнее вопроса об его качестве и даже смысле.
В окопах эпохи
По случаю годовщины выхода романа Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» редакция «Знамени» предложила подумать об актуальности его подхода к жизни и к творчеству.
Мир этой книги населен людьми абсолютно безвестными, в наличии прототипов которых не приходит в голову сомневаться. Потому что таков авторский ход к жизни: от живых людей, разве что лишь слегка переименованных. В книге и впечатляет конкретность человеческого бытия, как точка отсчета, как альфа и омега художественного мира и вообще восприятия реальности. Человеческий масштаб. Не карта генштаба. Не замыслы полководцев. Не приказы вождя. Не какие-то иные универсалии, религиозного, философского, идеологического, политического порядка. Не то чтобы абсолютно все они себя скомпрометировали. Но… не востребованы.
Важен и значим у Некрасова всякий человек в его живой внеидеологической сути, с его радостью и болью, обреченный на страдание и смерть, приговоренный к пораженью, но пытающийся победить.
Человеческое во главе угла делает понятным место Киева в повествовании о Сталинграде. Киев – место, в одушевленных человеческим присутствием декорациях которого протекала во всей ее невыразимой и выразимой конкретности жизнь, с друзьями и приятелями, с родными людьми, с любимой девушкой… Малая родина – это родные люди.
И главная потеря, главная тревога – это близкие. И там, в Киеве, и здесь в перипетиях отступления и в окопах Сталинграда. Сама война – это общий труд, соединивший не народы и страны (которые маячат где-то на горизонте сознания мутными миражами), а конкретных, гибнущих и выживающих людей, людей на грани бытия, на критическом перекрестке судьбы.
Им выпало стоять тут. И они стоят, каждый по-своему, с разной степенью отваги и удачи, чувства долга и страха
