равными нам, они ещё преступают данный нам Закон – всё чаще общаются с гоями и перенимают их обычаи, заводя среди них друзей! Ты слышал, Соломон! Гои в друзьях избранного Господом народа! Больше всего в этом разврате преуспели ашкеназы, живущие среди германцев. Чтож, они сами выбрали себе судьбу! Пусть эти же германцы и возвращают это стадо под нашу руку!
Самуил остановился, не желая говорить лишнего при новичке, и произнёс:
– Пожалуй, я задержался. Есть ещё неоконченное дело.
Он шагнул к двери, но открыв её, обернулся:
– Мы одного отступника судим. Таких редко встретишь. Наверное, вам полезно будет на него взглянуть!
Гости последовали за своим начальнком и оказались в помещении, размерами своими сравнимыми с залой. На возвышении у стены стоял длинный, покрытый красной скатертью стол, за которым восседали четыре убелённых сединами старца. Перед ними, с двумя молодцами за спиной, едва держался на ногах такой же старик, только изрядно избитый. Грязные лохмотья, когда-то бывшие вполне приличной одеждой, свидетельствовали о длительном пребывании их хозяина в заточении, а разбитые губы, синяки и ссадины на истощённом лице и руках – о неустанном внимании тюремщиков. Самуил прошёл к столу и уселся во главе его, дав знак Соломону. Тот, оставив племянника у окна, присоединился к заседающим судьям.
– Значит, ты, Исайя, отрицаешь Закон Господа нашего? – раздался резкий, заметно погрубевший голос Самуила.
Узник молчал, очевидно собираясь с мыслями, но тишину снова нарушил крик другого старца:
– Отвечай, сын гиены и пса, отвечай председателю Сената!
Один из стражников толкнул пленника так, что тот, не удержавшись, рухнул на пол, но его тотчас подняли на ноги, ставя перед лицом сенаторов. Старик воззрился на своих судей подслеповатыми глазами, стараясь рассмотреть каждого, и разлепил посиневшие губы.
– Никогда не преступал я законов Бога. – прохрипел он – только те, что навязаны Врагом человечества и народа моего!
– Что? Называть Господа врагом?! До какой ещё мерзости ты способен упасть, впадая в безумие?
– Позвольте? – вкрадчивым голосом спросил один из судей и, дождавшись кивка, уже совсем другим, обвинительным тоном, спросил громогласно – Как смеешь ты, глупец, разделять народ Израиля, избранный, и человечество! Разве не знаешь, что одно заменяет другое?
Исайя откашлялся, сплёвывая сочащуюся горлом кровь, и с прежней натугой ответил:
– Да, ты прав, Миха, народ наш избран, избран при попущении Бога.
Он снова откашлялся и повысил сиплый голос:
– Но избран, поборов слабости свои и страх, низвергнуть ложь и те беззакония, что порождаете вы и стоящие над вами! Дорогой ценой обходится народу моему его избранность! Травите его грехом и заставляете грех
