в том, что Евдокия Новицу не боялась и открыто презирала, на колени смиренно падать не хотела. И что самое неприятное – Новица ловила себя на мысли, что она сама боится молодой соперницы, очень боится: и пронзительного взгляда голубых глаз, и вызывающей усмешки, и какой-то внутренней силы, которой у нее – Новицы никогда не было. А особенно пугала дикая, не приглаженная нарядами красота, от которой местные мужички сходили с ума. «Несет себя аки боярышня, а с чего?» Обе тяготились друг другом и с облегчением разошлись по разным углам.
По традиции в день после похорон принято было раздавать соседям одежду покойного. Кривко, заранее припрятав лучшее, вынес на двор охапку рубах, порток, поясов. Дуня видела, как жадно тянутся чужие руки к ее приданому. Довольно улыбаясь, старики и совсем юные отроки разглядывали обновы. Всем нравилась работа рукодельной молодухи. Евдокия помнила, как она в отчем доме старательно выводила каждый узор, как рисовала себе образ любимого суженного, пыталась представить робкие объятья и нежные поцелуи. Боже, какой глупенькой она была, как жестоко втоптала ее судьба в житейскую грязь! «Надо смиряться, ни я одна, бывает и хуже», – убеждала она себя, а беленые рубахи белыми лебедями уплывали со двора.
Под вечер, прихватив ведро, Дуняша пошла доить коз. Рогатые неслухи признавали только ее руки, упрямо не даваясь ни Новице, ни ее десятилетней дочери Купаве.
Молодая хозяйка привычным жестом подперла вилами дверь козлятника, поцокала, подзывая животных. Руки зарылись в мягкую шерстку, та приятно грела, успокаивая.
– Красавицы мои, заждались? Сейчас, сейчас, – заворковала Дуняша, осторожно обмывая вымя теплой водицей. В ведерко полилось молоко. Пять дойных коз, одна за другой были обласканы и подоены. Хозяйка заботливо прикрыла ведерко белой тряпицей. «Готово», – выпрямила она спину и натолкнулась на стоявшего за спиной Кривко.
– Умаялась, голубушка, – с притворной заботой промычал он, пытаясь приобнять мачеху.
– Дай пройти, – шарахнулась от него Евдокия.
– А ежели не дам? – Кривко нагло улыбнулся, расставляя толстые руки.
– Закричу.
– Кричи, кто услышит-то. Новица к куме ушла и детей прихватила, соседка Команиха глухая, хоть в ухо кричи. Ну, иди сюда, чай, истосковалась по молодому телу?
– По твоему жирному? Не больно, – Дуня прятала за усмешкой страх. «Как вырваться, он хоть и пухлый, что подушка, а все ж сильней?»
– Зря несешь себя, приласкала, так и не убавилось бы. Знаю – за Некраса не хочешь, а ведь от меня зависит, – он сделал шаг, Евдокия отступила в глубь козлятника. – Замесим сейчас дите, подумают – отца приплод, большухой в доме станешь, Новицу за пояс заткнешь. Все к ногам твоим кину. Иди ко мне, голубушка, совсем иссушила ты меня, окаянная, – голос пасынка перешел в хриплый шепот.
– Не больно-то усох. Биться стану, без боя не дамся, – предупредила
