тоже, авось, верит всем этим россказням про богов и даже Одного Бога, но:
– Не про нашу же честь в русско-английской натюрлих Лир-ре!
– На покос поспешайте, а не с богами лясы точите! – вот лозунг, так сказать, нашей партии и иё правительства.
Верить можете, но только в свободное от прокладки Беломорско-Балтийского канала время. На чем стоя? Это смотря относительно кого, ибо про Альберта Эйнштейна и слышали:
– Знаем, знаем, – несмотря на то, что берем, как обычно за хвост и провожаем восвояси.
Вот Зеркало! Можно ли его сравнить с Фомой неверующим? Верит, но указывает некоторые прорехи, которые могут не заметить остальные? Как доказательство, однако:
– Существования того, чего без этих Дыр Фалтингса:
– Подсмотреть не удастся.
Опять двадцать пять уже – не меньше – Толстой замечает, что Глостер не узнает – в этой хижине – ни Кента, ни своего сына Эдгара. – Но! Как и спето:
– Тех только, кто кушает мацу – узнаю я по лицу! – здесь важна одежда, а его сын, как сказано намедни, одет в сумасшедшего:
– Голый. – А голый – он и есть голый вассер, – одна вода, а градуса нормальности:
– Никакого, – что значит:
– В присутствии голого и остальные люди становятся голыми.
Чтобы его не смущать до еще большего сумасшествия.
Далее расписывается сцена Шекспира на ферме, которую Толстой называет бредом после того, как приводит ее, не обращая внимания на то, что и любая сцена не только на Сцене, но и в литературе:
– Точно такой же бред, – за короля, за Анну Каренину даже, выдается только и всего лишь:
– Актриса, – исполняющая ее роль!
И именно это сейчас объясняют: Кент, Эдгар, Глостер, Лир, Шут, – как:
– Как специально для Толстого, – надеясь, что и он, как все остальные зрители на галерках, в ложах и партерах интуитивно примут этот Фараон за:
– Правду натюрлих, – и будут ей очень рады!
Эдгар:
– Фратерето зовет меня и говорит, что Нерон удит рыбу в темном озере.
Шут:
– Скажи мне, дядя, кто сумасшедший: дворянин или мужик?
Лир:
– Сумасшедший – король.
Шут:
– Нет, сумасшедший – мужик, которые позволил сыну сделаться дворянином.
– Лир:
– Чтоб тысячи горячих копий вонзились в их тело.
– Эдгар:
– Злой дух кусает меня в спину.
На это Шут говорит прибаутку о том, что нельзя верить смиренности волка, здоровью лошади, любви мальчика и клятве распутницы.
Потом Лир воображает, что судит дочерей.
– Ученый правовед, – говорит он, обращаясь к голому Эдгару, – садится здесь, а ты, премудрый муж, вот тут. Ну, вы, лисицы-самки.
Эдгар
