рассеяно улыбалась и трижды мягко цокнула языком, будто Тмин недоумением своим залез не в своё дело. Сунулись отчего-то на Осиную Горку – но и там их не ждали. Не осы погнали: какие-то закрытые двери и сырость. А жаль, что не осы: хотелось жёлтого, бодрого, а было всё серо-зелёное, снулое.
Наконец, нашли «Снежку» с голубым мозаичным фонтаном под крышей. «Снежка» – от той самой Снежети, реки с белыми берегами. Были они, правда, в основном у неё жёлтые, песочные. Но Тмин помнил те белые, которые им удалось увидеть на рассвете – настоящие.
А «Снежка» был бледно-жёлтым, бледно-зелёным и кирпично-красным – однообразные коробочки зданий. Там пили местную воду из фонтана, затем спали в жёлто-бежевых номерах под атласными покрывалами цвета заветренного тирамису, затем – завтракали в парадной обеденной. Она была с высокими колоннами под потолок, вмещавшими много столового запаха. Арки устремлялись ввысь, будто в итальянском палаццо, которое местным жителям никогда не было суждено узреть. Роскошь на советский манер: позолоченные стулья с чрезвычайно высокими спинками, бурые тяжёлые шторы и эпохальные люстры как в московском главном гастрономе. Очень кружевные салфетки лежали на столах этого богатого интерьера, а ветчина была игрушечно розовой. Когда бросили якорь, светало, а посему завтрак был уже вечером, поэтому в основном состоял из чечевичного супа, пельменей, копченого мяса и тушёной баранины. Роскошно, как при боярах. Вот-вот с шальной императрицей в сад.
Поэтическое название местечка надежд не оправдало: Белые Берега встречали добротными постройками, голыми стальными фигурами парка отдыха, бросавшими вызов тучам, горбатым мостиком через высохшее руслице ручья. Здесь очень любили жёлтый. Насыщенный, без всякой там кислоты – честный жёлтый, как в хорошем желтке. Жёлтыми были лавочки, жёлтыми были двухэтажные дома в поселке. Даже бежевые номера отдавали каким-то охряным оттенком, будто на изображение наложили фильтр тёплой температуры. Всё свежевыкрашенное было густо жёлтым, а брошенное – потусклее, с серыми пятнами бетона. Цвет этот мог быть уютным, если бы не был столь опутывающе вездесущим.
Тмин обошёл все городские забросы – желтоватые, изжелта серые и тускло-жёлтые, постоял на горбатом мостике через поросшее травой искусственное русло. Пересохший водоёмчик был выложен крупным камнем. Делал всё, чтобы не возвращаться в маленький бежево-желтый номер, но оказывался будто просто в номере покрупнее. Даже навстречу здесь попадались дети в одних яичных, канареечных и лимонных футболках, а мамаши несли песочные сумки.
Исследовал место, избегая Белопустыни – пустынь она и есть пустынь, куда ему в монашее? А вдруг и у них в руках жёлтые сумки да рясы жёлтые на них, да зубы, да глаза? Откровенно говоря, было место для опасений: если уж и пустынь их такая же белая, как и берега, то и не по себе, и зря таскаться. Нужно же ещё во что-то верить!
На открытке раз видал он первоначальную Белопустынь: стены, между прочим, белые-белые, выстроена, как на праздник, а крыша – высокая и темно-зелёная, закрученная, как рога Моисея. Не было больше этой белой церкви с зелёными её
