с водой и провиантом, тащили какие-то мешки, веревки, клетки с птицами, коз, поросят и другую, полезную в путешествии живность.
Вопли чаек смешивались в единый гвалт с говором, криками и руганью множества людей, которые занимались своей привычной работой. Над портом навязчиво благоухало протухшей рыбой, ворванью, горячей смолой, гнилой древесиной, водорослями и еще какими-то специфическими запахами, которые непривычный нос лейтенанта Тейлора на взялся бы различить.
Кроме «Бонанзы» у соседних причалов разгружалось еще пара небольших торговых судов, а один так же готовился к отплытию. Кажется, портом его назначения была Венеция…
Эх, какого черта он поперся в эти забытые Богом колонии? Может, лучше махнуть в ту же Венецию? Или в Париж? Там красиво, и богатая жизнь бьет ключом. А девицы, говорят, услада для любвеобильного сердца: бойкие, легкие, ненасытные… Одно плохо – у герцога слишком длинные руки: ему ничего не стоит дотянуться до Парижа.
Нет, похоже, Европа – совсем не его вариант.
Последние пару дней, пока он, завершая дела, готовился к отплытию, Генри старался в одиночку не выходить из казарм, особенно по вечерам. Иногда, шагая по улицам, лейтенант чувствовал на себе внимательный взгляд, а один раз, внезапно обернувшись, увидел, как невзрачный человечек, дернувшись, скользнул в какую-то подворотню. Генри ринулся туда, расталкивая прохожих, но соглядатая уже и след простыл. Дожил! Генри Тейлор теперь проклятый трус, вздрагивающий от каждого шороха, а вся его размеренная, до мелочей распланированная жизнь – наперекосяк.
Больше всего, как оказалось, лейтенант Тейлор грустил о своей потерянной роте, будь они все неладны – долбанный герцог и брат Дерби, конечно – вырвавшие его из повседневного солдатского распорядка, которая придавал хоть какой-то смысл его, в общем-то беспечному существованию.
Его бравые ребята, выстроенные на плацу для прощания, как полагается замерли в струнку с «пустыми» лицами. Монотонно прокричав им что-то подобающе пафосное, Генри поспешно отошел в сторону, чтобы не дай Бог никто не заметил его кислого вида.
– Разрешите обратиться, сэр? – бесцеремонно вторгся в его горестное настроение Гасби: голос хриплый, сорванный, как и положено старательному сержанту. – Тут ребята, сэр… извиняйте, сэр.
Генри нехотя обернулся и, заметив за спиной сержанта сконфуженную группу солдат, кивнул им подойти.
– Сэр… Простите сэр, – самый смелый из них, Дик, некоторое время переминался с ноги на ногу, потом выплюнул. – Мы тут с ребятами… Не сочтите за дерзость, сэр. На память от нас, сэр.
Генри вдруг так захотелось обнять своих парней на прощание, похлопать по крепким спинам. Почувствовать совсем близко их надежное, практически братское плечо. Проклятые ублюдки никогда его не подводили: его рота, пожалуй, всегда была лучшей. На всех маршах, смотрах, учениях. Несколько раз они участвовали в боевых диспозициях – в той же Ирландии
