никем не поднимался, и многочисленные живописцы в надежде заработать приезжали в Тегеран со всех сторон света. Среди них крайне редко попадались настоящие мастера, но, изображая, они умели польстить, поэтому непривередливые заказчики обычно бывали довольны. Но теперь шах, разглядывая рисунок с видом знатока живописи, неожиданно ощутил странное чувство.
– Удивительно, – пробормотал он, – я не думал, что женщина может так выразительно изобразить лицо и улыбку, даже если это лицо и улыбка ребенка! Хотя, признаю, на коврах, вытканных женскими руками, картины и узоры порою великолепны. Какая жалость – будь художник мужчиной, я заказал бы ему свой портрет. Скажи, ханум, какова из себя эта женщина? Она также хороша, как рождаемые ее рукой линии?
– Повелитель прав, она действительно очень красива, – согласилась Агабеим-ага.
– Также красива, как моя Тавус?
Агабеим старалась в беседах с другими не упоминать имя своей бывшей воспитанницы. Даже с Манучехр-ханом она никогда не говорила о Тавус, а из уст шаха слышать о его дочери-жене для нее было вдвойне больно. Поэтому ответ ее против воли прозвучал очень сухо:
– Повелителю известно, что люди по-разному воспринимают красоту.
– А кто муж этой столь хорошо рисующей женщины, – продолжал расспрашивать Фетх-Али, не обратив внимания на ее тон, – купец?
– Нет, он работает с мирзой Салех-Ширази. Повелитель слышал, наверное, что шахзаде посылал молодых юношей учиться в Европу. Мирза Салех-Ширази – один из них. Сейчас он создал типографию и с поощрения шахзаде печатает в Тебризе листок с новостями, подобный тому, какие выпускают в Европе.
– А, действительно, – припомнил шах, – я слышал об этом от МакНейла. Мне непонятно только, для чего печатать новости, о которых и без того все знают, но раз в Европе так поступают… – он развел руками.
– Возможно, в новостном листке печатают не только новости, – задумчиво проговорила Агабеим, – не знаю. И еще: в своем письме Эрикназ, эта женщина-художница, пишет, что если я позволю напечатать в типографии книгу, запечатлевшую сложенные мной песни, то многие прочтут ее с удовольствием.
– Что?! – лицо Фетх-Али-шаха внезапно побагровело. – Эта дерзкая заслуживает наказания за подобные слова, но ты… ты, моя жена, хочешь позволить чужим мужчинам читать то, что принадлежит одному мне? Сегодня ты позволишь дерзким читать свои баяты (четверостишия), завтра они пожелают увидеть твое лицо! – продолжал бушевать он.
Агабеим-ага подавила вздох.
– Аллах видит, Агабеим-ага никогда бы не позволила чужим мужчинам читать то, что подписано ее именем, – спокойно ответила она, с ужасом думая, не навлекут ли ее слова беды на голову Эрикназ, – но пусть повелитель накажет меня, если слова мои могли вызвать у него подобные мысли.
Покорно склонив голову, Агабеим опустилась перед
