о Галилео Галилее. Дело в том, что Денис пару часов назад прочел лекцию в университетской аудитории о так называемом «Процессе над Галилеем», и теперь наставник и ученик обсуждали свершенное. Игорь Сергеевич являлся автором многих серьезных исторических исследований в сфере истории науки. Но среди всех объектов его трудов, будь то Коперник, Френсис Бэкон, Лавуазье или Дмитрий Иванович Менделеев, Галилео Галилей, по признанию самого Игоря Сергеевича, представлялся наиболее интересным и совсем не безразличным героем. В рамках различных мероприятий профессором была прочитано уйма лекций об этом весьма неординарном ученом.
– Очень хотелось бы, – говорил Вульфиус, – чтобы вы усилили акцент на том, что Галилей ни с какой церковью не воевал и не был богоборцем, как его часто представляют. А его отречение нельзя трактовать как предательство из-за малодушия или по какой еще причине.
За разговорами собеседники пересекли Румянцевский садик и оказались на Второй и Третьей линии. Вечер выдался на редкость не снежным и не слякотным, а вполне сухим, чтобы не запачкать ботинки или заставить огибать лужи и сугробы-смеси снега с песком.
– Я прекрасно понимаю, – прервал небольшую паузу профессор, – что мы в таких форматах всегда ограничены во времени. И все же, нужно концентрироваться на самых важных идеях, а не на разоблачении устоявшихся мифов. В конце концов, не так уж и важно, бросался Галилей с Пизанской башни ядрами или нет. Важна суть. Папу Урбана VIII не устраивала не сама по себе теория Коперника, а то, как Галилей трактовал любую, подчеркиваю, любую научную теорию. А именно – Галилей оценивал научные теории в рамках бинарной оппозиции «истинное – ложное». В глазах Папы Галилей был виновен в том, что он посмел, – на этом слове мэтр сделал акцент и поднял многозначительно указательный палец вверх, – утверждать, будто научная теория, заметьте, любая научная теория может описывать реальность и раскрывать реальные, – он опять поднял палец к небу, – причинно-следственные связи, что, по мнению Верховного понтифика, прямо вело к тяжкой доктринальной ереси. Отрицанию наиважнейшего атрибута Бога: его всемогущества. Для Урбана в этом и заключалась ересь тосканца.
Собеседники свернули направо в сторону Большого проспекта.
– Нам нужно, – продолжал вещать профессор, – противостоять воинствующему дилетантизму. Беда не в том, что существуют два мира – мир культуры, знания и профессионализма и мир полу-знания. Так было всегда. Беда в том, что этот второй мир набирает силу и властные полномочия. Сегодня фантазии какого-либо вольного сочинителя или ученого из иной области науки украшают страницы якобы прогрессивных журналов или страницы интернета, а завтра они окажутся в списке рекомендуемой литературы для студентов, а то и школьников, а потом и просто войдут в учебные программы.
За беседой ученые мужи прошли аптеку Пеля на Седьмой
