слегка щурясь, изучает ее, потом довольно кивает:
– Тридцать семь с половиной. Спадает. Так что скажите?
– Вы правы – идти мне некуда.
Карина, не спускавшая глаз с его полуголого, худого тела, снова обращается к мужчине на неизвестном языке. Он отвечает – резко, строго; но женщина презрительно улыбается и добавляет что-то, отчего у Штайберга грозно сходятся брови.
– Даже не думай об этом!– сурово говорит он на французском. Карина снисходительно улыбается. Кивнув парню, она разворачивается и уходит.
– Мы найдем вам работу, Эрик,– усталым голосом говорит доктор.– Поверьте, вам не придется ни о чем… переживать. А пока отдыхайте.
7
Отдых Эрика был нарушен тем же вечером. Когда за окном сгустились сумерки, в палату, с зажженной керосиновой лампой, вошла Карина. Эрик против воли натянул одеяло до самого подбородка. Женщина слегка насмешливо хмыкнула – «По-твоему, я ничего такого не видела?»
– Comment vas-tu, Eric? Je t’ai trouve sur le trottoir7,– Карина принесла с собой довольно ветхий стул, чинно уселась в изножье кровати. Ладони легли на колени, спина выпрямилась – из-за этого Эрику казалось, что женщина смотрит на него горделиво, свысока. Но в ее взгляде не было надменности или превосходства. Наоборот – полная открытость, готовность прийти на помощь, подсказать или еще чем-либо помочь.
– Sentiment inhabituel, hein? Je parle du vide… Tout est detruit; pas meme des ruines. II n’y a rien a pleurer…8
– Je… je ne… comprends… pas bien, – с трудом ответил Эрик.– Francais… Moze lepiej po polsku?9
Карина покачала головой.
– А русский?
– Русский…– повторила она, добавив печальный вздох.– Знаю его даже слишком хорошо.
– Кто такой Эрик?– спросил парень. Женщина удивленно посмотрела на него.
– Уже успел забыть? Это – твое имя.
– Но у меня есть другое…
– Только ты так и не пожелал его назвать. Поэтому я сказала Стефану, что тебя зовут Эрик. Теперь ясно?
– Ясно. Мне… мне нравится это имя,– зачем-то добавил он.
– Вот и славно. Фамилию придумаем как-нибудь позже, на досуге. Еще вопросы?
– Год и месяц,– не задумываясь, ответил Эрик.
– Девятьсот седьмой, начало февраля. Ты пролежал чуть больше месяца. Надеюсь, ты не очень расстроен этим фактом?
Карина улыбнулась. Был в ее улыбке отпечаток ласки, снисходительной нежности – словно матери ко взрослому, потрепанному сыну. А когда Эрик смущенно опустил глаза, женщина даже слегка рассмеялась.
– Не обращай внимания на Стефана,– сказала она.– Он славный малый – хороший доктор и порядочный человек. Даже чересчур порядочный, для такого места. Он предложил работу, но разве сказал, чем ты будешь заниматься?
– Думаю – всякой грязью.
– Верно. Грязь полезна – особенно тебе, после болезни. Поможет окрепнуть, встать на ноги. Но иногда приходится выкручиваться разными… путями. Понимаешь?
Эрик
– Как поживаешь, Эрик? Это я нашла тебя на тротуаре (фр.)
– Необычное чувство, да? Я про опустошенность… Все разрушено, не осталось даже руин. Нечего оплакивать… (фр.)
– Я… Я не… Я плохо понимаю французский… (фр.) – Может, лучше на польском? (пол.)
